Землянка оказалась большой и просторной. Знакомые двухэтажные койки. На некоторых еще спали. В железной печке горел огонь. Сверху на ней стояли в ряд солдатские котелки. На столбе, поддерживающем кровлю, была полочка, на которой стоял старенький приемник, работающий от батареек. Над ним висел карбидный фонарь. На задней стене — полка, вся заставленная красками и лаками в банках и прочими материалами, необходимыми для того, чтобы в свободные вечера мастерить всевозможные поделки. Следом за новичками вошел сержант.
— У кого-нибудь в рюкзаке есть съестное, постарайтесь убрать так, чтобы крысы не распорядились. А то их тут до черта. — Кто-то из спавших проснулся и, жмурясь, пытался разглядеть вошедших.
— Пополнение, что ли? Какого года?
— Двадцать пятого.
— Ой, елки-палки! Не успеет молоко обсохнуть, — как их уже сюда тащат…
Когда распределили койки, сержант повел новичков к пушке. Это было точно такое же орудие-полуавтомат, как и то, с которым их знакомили вчера. Возле пушки лежал часовой. Он приподнялся на локтях и с некоторым недоумением уставился на приближавшихся.
— Здорово! — сказал сержант. — Привел ребят познакомиться. Вот это наш стрелок. — Он кивнул на часового. — Знакомьтесь с господином капралом. Зовут его Рейно Кауппинен, двадцать четвертого года, на гражданке был воспитателем скаутов, увлекается собиранием листовок, которые разбрасывает неприятель. Что они там пишут сейчас?
У капрала в руке была авиалистовка, напечатанная в два цвета: черным и красным.
— Все то же, что и прежде. Хотя это старая листовка.
Несколько солдат из части Пярми перебежали через линию фронта и сдались в плен, а теперь приглашают и Нас поступить так же. Обещают возвращение домой, когда — война кончится.
— Да брось! Тогда, стало быть, ребята, можете спокойно отправляться! — засмеялся сержант, обнажив большие лошадиные зубы.
Кауппинен даже не улыбнулся. Он спокойно приглядывался к новичкам. Это был очень красивый парень. Наверно, не одна девушка лишилась из-за него сна и покоя.
— Ну, что ж, добро пожаловать, — сказал он. — А то у нас половины людей не хватает. Разъехались в отпуска, на сельскохозяйственные работы. А капитан вообще перестраивает свой дивизион. Выберите из ваших наблюдателя и помощника стрелка.
Ты, Яска, можешь быть помощником стрелка, — сказал Хейккиля. — Всегда стрелял в яблочко.
— Ладно, один хрен. Все равно где помирать. А ты тогда будь наблюдателем.
— Нет, это дело больше подходит Виено. Он у нас самый глазастый, всюду так и зырит.
Саломэки покраснел как рак.
— Понюхай хвост! Ничего я больше не зырю!.
Он заявил это решительно и серьезно, но все-таки его сделали наблюдателем, потому что сержант сказал:
— Годится! К тому же он ростом мал, так что. враг его даже в лупу не разглядит.
— Ясно, — сказал Кауппинен. — Теперь еще установите очередь дежурства, и все будет ол-райт.
— Де-юре, — сказал Сундстрём, чем сразу привлек к себе внимание капрала.
— Что я слышу? Эцце хомо! Оставайся на карауле со мной, поговорим.
— Сказанные слова уносит ветер, — сказал с улыбкой Сундстрём, но все же подсел к капралу. Остальные пошли обратно к землянке. Хейно ворчал:
— Теперь этих хомиков уже двое! Надо же, и среди нас лопочут на своей проклятой неметчине, черти!
Этот день они наслаждались свободой. Варили эрзац-кофе на костре, обследовали землянку-баню и ходили в ближнюю фронтовую лавочку. Стояла полнейшая тишина. Как будто они гуляли где-то у себя в родных местах, а не на фронте, возле самой передовой. Они вернулись и были в нескольких шагах от своей землянки, как вдруг — оттуда стали выскакивать солдаты. Кто-то крикнул:
— Скорее в укрытие! Сосед летит на нас, сейчас будет бомбить.
Обе скорострельные зенитки были в тот же миг приведены в боевую готовность. Зенитчики заняли места у четырехствольного пулемета. Откуда-то послышался рокот самолета. Руководитель огня начал давать отсчет. Новички укрылись под козырек своей землянки. Вдруг все кругом зазвенело от грохота зениток. Ниеминен не выдержал и выглянул из укрытия. Русский самолет летел довольно низко. Трассирующие снаряды зениток чертили свои пунктиры далеко позади него. «Да эти лопухи не умеют стрелять, черт бы их побрал!» — выругался Ниеминен.
Стрельба прекратилась, самолет скрылся из виду. Все вышли из укрытия. Только Куусисто не показывался. Он сидел в землянке, забившись в угол, бледный как полотно. Сердце билось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Прошло изрядно времени, прежде чем он решился выглянуть из блиндажа. Но и там, у выхода, онеще долго прислушивался, пока не убедился, что угрозы больше нет.
«Какое счастье, что никто не заметил, — подумал он, с трудом сдерживая дрожь. — Что это со мной? Какой позор!.. Нет, больше это не должно повториться!»
Куусисто в самом деле было ужасно стыдно. Он сам не понимал, как он спрятался в землянку. Какой-то необъяснимый ужас овладел им. И хоть он старался оправдывать себя тем, что, мол, не привык еще к фронтовой жизни, но где-то глубоко в душе было мучительное чувство, которому он не находил названия. «Неужели я такой жалкий трус? Нет, черт возьми, больше я не побегу, хоть земля провались!»
Ниеминен, пылая от возмущения, подошел к сержанту, который руководил огнем:
— Вся стрельба пошла к черту! Даже близко не попали. Может, у вас пушки не в порядке?
Толстый, добродушного вида сержант окинул его долгим взглядом и усмехнулся:
— А что, разве надо было попасть?
— Так небось для того и пальбу подняли!
Сержант ничего не ответил, а отвернулся и стал что-то писать. Ниеминен заглянул через его плечо. Сержант писал отчет об обстреле самолета, об израсходованных боеприпасах и о результатах. «Разрывы снарядов были видны возле самой машины. Очевидно, самолет получил повреждения».
Ниеминен так и ахнул. Сержант оглянулся на него и тихо сказал:
— Благодари судьбу, что не попали. Ты это еще поймешь, герой.
Ниеминен пошел прочь, шипя от злости. Хейккиля, Хейно и Саломэки сидели на крыше землянки и смотрели на пушки, торчавшие по обеим сторонам.
— Они стреляют с чертовской скоростью. И калибр порядочный — сорок миллиметров, наверно. Из таких если дать прямой наводкой, соседу жарко придется.
— О чем ты там с сержантом толковал? — полюбопытствовал Хейккиля, когда Ниеминен подошел к ним.
— Черт знает — процедил Ниеминен, задыхаясь от возмущения; —Я думаю, эти зенитчики просто гады.
Он рассказал, что ему ляпнул сержант, и презрительно плюнул:
— Боятся попасть! Ну, черт возьми, если так воевать…
Хейккиля смотрел на Ниеминена с улыбкой.
А может, оно и лучше, что не попали? Хоть кофе сварим спокойно.
Ниеминен сердито хмыкнул и пошел в землянку. Хейно поглядел ему вслед и сказал:
— Теперь у него снова начнется припадок военной горячки.
Хейккиля не отвечал. Он подобрал сброшенную с самолета листовку и разглядывал ее.
— Тут много имен. Что это за часть Пярми? Я к тому, что если из одной части перебегает столько народу…
— То, стало быть, все сплошь коммунисты подобрались, — усмехнулся Хейно. — Так, по крайней мере, Яска считает.
Хейккиля положил листовку в нагрудный карман.
— Думаешь, понадобится? — спросил Саломэки.
— Кто его знает… Пусть будет, на всякий случай. Может, хоть не сразу убьют, если попадешься им в руки.
Саломэки встал и пошел по тропке за землянку.
— Куда направился? — окликнул его Хейно.
— В сортир! Брюхо схватило!
Он скрылся в дощатой будочке, а Хейно сказал Хейккиля:
— Ишь ты, как его разобрало. Что-то у парня, видно, прохудилось. Ты заметил? Он же там и днюет и ночует.
Хейккиля так и прыснул:
— Конечно, человеку столько страдать приходится, что и не удивительно.
Он вспомнил разговоры Саломэки в Выборгской казарме и засмеялся так, что его пухлые щеки стали пунцовыми и заколыхались, точно малиновый мусс. Ниеминен высунулся из землянки: