— Чего только не придумают, сволочи!
Зенитчики, занимавшие другую половину землянки, были, как правило, люди постарше, поэтому молодые артиллеристы с ними почти не общались. У тех и других была своя жизнь.
Ниеминен начал восстанавливать утраченную спортивную форму. Рано утром он делал пробежку, потом тренировался с мешком, занимался гимнастикой и словно забыл обо всем на свете, кроме своего бокса. Хейккиля стал увлекаться девушками. У него было уже около сорока подруг, с которыми он переписывался. Со всеми он познакомился благодаря журналу, где печатались адреса. Все свободные вечера он строчил письма. Конечно, на это требовалось время, но головы он своей не утруждал нисколько. Дело в том, что Хейно написал для него готовый образец, письма, с которого можно было делать копии. Письма, правда, выходили одинаковыми, как блины. Но что за важность? Лишь бы только не перепутать имя адресата. Итак, Войтто строчил письма Одно за другим:
«Мой боевой фронтовой привет с энского направления!..»
Хейно сочинил поистине блестящий образец. В письме говорилось и о жестоких сражениях, и о потрясающих разведывательных рейдах в тыл врага, и об изнуряющей душу скуке. Была и просьба о свидании во время следующего отпуска и деликатный, чуть завуалированный намек на зародившуюся любовь. А в конце скромная просьба:
«Я бы писал чаще, но здесь трудно достать бумагу и конверты. Не можешь ли ты прислать мне хоть несколько штук!»
Когда Хейккиля это прочел, он почувствовал неловкость:
— Ну, это же явная липа! Чего-чего, а бумаги в нашей лавочке хоть отбавляй.
— Балда! — презрительно оборвал его Хейно. — Они-то почем знают? А тут, понимаешь ли, — стратегия. Если девушка пошлет тебе конвертов, она же просто не сможет этим ограничиться. Уж, конечно соберет какую-то посылку. И когда ты ее получишь, меня не забудь. Идея ценится дорого.
Но пока что «идея» принесла лишь ругательное письмо: «Несчастный попрошайка!..»
Хейккиля допустил ошибку. Он написал трем девушкам в одну деревню. Они, разумеется, прочли письма друг другу и тотчас заметили их полнейшее сходство. Ну и, конечно, отправитель получил вместо посылки выговор. Больше ему из той деревни писем не писали. Но что за беда в журнале постоянно печатались новые объявления с адресами девушек, желающих переписываться.
Саломэки и Хейно изощрялись в борьбе с крысами. Они мастерили самые хитроумные приспособления, чтобы ловить крыс живыми, и устроили крааль. Часами они лежали рядом и, покатываясь со смеху, наблюдали за крысиными боями.
— Смотри, смотри, как Роопе чехвостит этого Кассу!
Однажды ночью какой-то из этих Роопе или Кассу проделал в ограде дыру, и наутро весь крысятник был nycт. Крысоловы рассердились и начали стрелять в крыс из автоматов. Правда, стрелять не разрешалось, но жажда мести презрела запрет.
Саломэки то и дело отлучался в отхожее место, сидел там подолгу и возвращался с мокрыми от слез глазами. «Я эту девку повешу, как только получу отпуск!»
— Сразу же по прибытии на передовую он подал заявление об отпуске. То же сделали и все остальные, кроме Хейно. Тому было не до отпуска, поскольку волосы отрастали ужасно медленно и торчали на голове во все стороны, как иголки у ежа.
Однажды артиллеристов повели копать противотанковый ров. Это циклопическое сооружение — огромной глубины и ширины — раньше, видимо, рыли, да бросили. Копать его лопатами казалось делом настолько безнадежным и даже наивным, что сержант разозлился.
— Видно, они там совсем сдурели! Давайте, ребята, копнем немножко для блезиру, и айда в лес отдыхать.
Так и отдыхали весь день, полеживая да покуривая, выставив для верности пост, чтобы начальство не нагрянуло нечаянно.
Когда они вернулись в землянку, зенитки вдруг, словно с цепи сорвались. Самолет летел так низко, что-даже летчик был виден. Над их землянкой самолет наклонился на крыло, и летчик помахал рукой.
— Елки-палки, видали? — в изумлении воскликнул Ниеминен. — Рюсся машет им рукой, как старым знакомым!
Куусисто был потрясен.
— Об этом, ребята, надо заявить! Эти зенитчики, должно быть, и сами рюсся!
— Ух ты, ух ты! — вскипел Саломэки. — Наш-то сыщик опять учуял измену!
Куусисто пошел прочь, и Хейккиля сказал шепотом;
— Он может донести о чем угодно. При нем лучше помалкивать.
Зенитчики со смехом возвращались в землянку.
— Наверно, это тот самый парень, что сбросил нам тогда пачку листовок. Веселый, приятель!
— Вот бы он бомбу на вас сбросил, — проворчал сердито Ниеминен. — Ей-богу, ребята, они коммунисты! И сейчас могли бы легко его сбить, но они даже не пытались! Вы же видели!
Сердитый, он отправился на свою вечернюю пробежку, чуть не плача от злости и обиды. Во время этих ежедневных тренировок он делал изрядные крюки в тыл и. видел там столько всякой артиллерии, что нечего было бояться наступления противника. Если вся эта махина заработает, то из сотен жерл хлынет на врага стальной шквал, который сокрушит любую силу. Но если у всех орудий стоят такие же вот, вроде этих зенитчиков, что тогда? «Веселый, приятель!» Какой же у них моральный дух, если враг им приятель!
Ниеминен сам не заметил, когда стал таким горячий патриотом. Он даже о своем отце не мог думать без негодования. «Рассуждает так, словно война уже давно проиграна!.. Хотя как знать. Слухи там распространяет всякие… Надо написать домой, что мы отступать не собираемся. Надо только еще сходить на передний край, увидеть своими глазами, что там построено».
Когда Ниеминен вернулся в землянку, по радио сообщили о том, что жителям побережья Франции было сделано строгое предупреждение: «Вы должны уйти сегодня! Немедленно!»
— Неужели англичане и американцы высадят десант? — проговорил кто-то из зенитчиков.
— Да уж, видно, пора, — ответил другой. — Иначе русские будут там раньше их.
— Но долго ли нам здесь оставаться? Боюсь я, что когда там высадится десант, так и у нас начнется бег на длинную дистанцию по всему Карельскому перешейку. Кто его знает, где мы тогда остановимся?..
— Конечно, русские дойдут и до Хельсинки, если от них будут драпать, — не выдержал Ниеминен. — Ну, а если мы не побежим, так что они сделают?
В землянке раздался взрыв хохота. Ниеминен густо покраснел. Он был так возмущен, что хотел броситься на всех с кулаками и тут же набить морды подлецам. Но рассудок все же подсказал ему, что один он со всеми не справится, и он выбежал вон из землянки. Его проводили дружным хохотом.
— Они, дьяволы, все тут предатели!
По радио часто крутили песню, особенно популярную на Карельском перешейке. Многие в землянке знали ее наизусть. Любая другая песня могла надоесть, а эта — не надоедала. Саломэки чистил сапоги и напевал себе под нос. Время от времени он проверял критическим взглядом блеск сапога и снова принимался работать щеткой.
…Где у бродяги подруга?..
Сердцу приходится туго… —
сипело радио, потому что батарейки уже начали садиться. Саломэки последний раз прошелся щеткой по сапогам и подмигнул Хейно.
— Как, по-твоему, ничего? Понравится Эмми?
— Отлично. Да она на сапоги не посмотрит.
Хейно давно уже дал приятелю адрес Эмми, и Саломэки завел с нею переписку, причем в первом же письме намекнул на «серьезные намерения». Эмми отвечала ему в таком же роде, и Виено быстро распалился. Теперь он собирался в дорогу, сгорая от нетерпения. Хейно следил за его сборами, улыбаясь с ехидной искоркой в глазах, но, как только Виено бросал взгляд на него, он тотчас делал серьезную мину.
— Так не забудь же привезти от нее муки для лепешек, хоть пять кило, — сказал Хейно. — Ей ничего не стоит взять на мельнице.
Хейно говорил, что Эмми работает в конторе мельницы. Все это, конечно, была выдумка, но ничего, пусть парень к ней сходит. Эмми, по крайней мере, здорова:
Саломэки вскинул на плечи рюкзак. Ему надавали кучу заказов. Одного вина просили больше, чем он мог принести. Но не хотелось огорчать ребят отказом.