На днях произошла наконец высадка десанта союзников на побережье Франции, о чем давно уже было много толков. После этого известия в землянке были слышны разговоры: «Ну теперь наша очередь. Сосед на нас тут долго смотреть не будет. Начнется прорыв и сквозное бегство по Карельскому перешейку».
Хейккиля забавляло это выражение: «сквозное бегство». И он подумал, что надо спросить Сундстрёма, как это называется «по-ученому».
Солнце поднялось и начало уже приятно пригревать. День, наверно, будет жаркий. Небо ясное-ясное, ни пушинки облачка в его синеве. По ту сторону линии фронта привязной аэростат все время маячил в воздухе. «Интересно, что там Ваня делает», — подумал Хейккиля и поднялся на холм. Тут он на миг остановился в нерешительности, потому что при поднятом аэростате наблюдения нельзя было показываться на открытом месте. Но поскольку нарушать этот запрет было привычно, Хейккиля снял с дальномера чехол и стал смотреть, что творится на той стороне. Все словно вымерло. Даже там, вдали, возле казарм — никаких признаков жизни. ^
— Дрыхнут себе всласть, — подумал Хейккиля, и уголки рта у него задергались от смеха. — Вот если бы тут был телефон на ту сторону, я бы устроил им побудку. Ух, они бы и ругались потом!
Он направил трубу дальномера на аэростат, и вдруг у него мурашки по спине побежали. Человек в корзине аэростата был виден так ясно, что, казалось, его можно коснуться рукой.
Хейккиля поспешно зачехлил дальномер и спустился с холма. «Что, если он меня заметил? Сейчас как жахнут оттуда шрапнелью!»
Он бывал вместе с другими на карауле в дневное время и поднимался на гребень, с которого русские дзоты были отлично видны. «Выглядывать», конечно, запрещалось, но любопытство брало верх. Хотелось посмотреть на Ленинград — кто-то уверял, что с высоты видны его пригороды. Потом, в отпуску, можно будет похвастать, что, мол, «мы сражаемся на окраинах Ленинграда». На самом деле, однако, никаких пригородов видно не было, даже в бинокль. Спускались с горы разочарованные, но потом все же повторяли такие вылазки. «А вдруг удастся разглядеть, когда день такой ясный».
К счастью, они не попались на прицел снайпера во время этих «вылазок».
Хейккиля опять начал ходить взад и вперед между землянкой и баней. Мысли перенеслись домой. «Только бы вернуться на гражданку. Я бы продал халупу со всем барахлом и устроился куда-нибудь на работу. Уж как-нибудь я и отца с матерью прокормлю. Неужели нет? Надо в самом деле поговорить с ними, когда поеду в отпуск.
Куусисто вот уехал вчера вечером. Саломэки должен завтра вернуться. Достал ли он муки для лепешек? Или опять приедет с набитой мордой?»
Кругом шныряли крысы. Хейккиля подумал, что надо бы подстрелить хоть одну из этих нахалок. А то ведь с ними беда, в землянку лезут без всякого зазрения. Однажды ночью крыса забралась на длинную полку и повалила оттуда бутылки с лаком и скипидаром прямо на головы спящих. Поднялся переполох, когда кто-то заблажил с перепугу дурным голосом. Все похватали одежду и винтовки и бросились на двор. Долго вспоминали потом эту крысиную панику.
Хейккиля взглянул на часы и оставил крыс в покое. Скоро его дежурство кончится, и он может» спуститься в землянку, разбудить зенитчика, а Халме послать на пост к орудию. За минуту до четырех он разбудил их обоих и быстро разделся. Улегшись, он закурил и с улыбкой поглядел на фотографии голых красоток, висевшие по стенам. Его койка была в углу. Стена была обклеена газетами. Одна статья — обведена красным карандашом, и отдельные места помечены большими восклицательными знаками. Хейккиля раньше не обращал на это внимания. Он стал читать отмеченные места.
«Почему финны вообще оставили русским Поволжье, хотя они — народ лучших в мире воинов — могли бы сами владеть этими территориями и вырасти в великую культурную нацию…»
Хейккиля отложил сигарету в пепельницу и стал читать другие подчеркнутые места. Он вспомнил разговоры Сундстрёма в день рождения Марски и оглянулся, не проснулся ли тот случайно. Нет, Сундстрём крепко спал, как и все остальные. Скоро Ниеминен должен вернуться с поста. Вот кому надо это прочесть! А то он больно горячился тогда…
Хейккиля поискал на газете дату и поразился:
— Это написано осенью прошлого года! Но ведь уже тогда Германия была поставлена на колени! Какой же сопляк писал такие вещи?! "Два года назад речь могла идти лишь об одном: война до полного разгрома русских. Тогда только и разговору было, что вот-вот займут Сороку и Питер…» — писала дальше газета, и Хейккиля начал сердиться:
— Черт, где же этот Яска загулял… ведь уж пора прийти! Пусть посмотрит, кто чьи земли хотел захватить.
И он читал дальше:
«…Если мы трезво и с финской хозяйственностью проанализируем нынешнее положение дел, то мы увидим, что действительной угрозы для нас нет и нам не на что жаловаться. Надо спокойно выждать. Время, конечно же, все устроит, и жертвы наших воинов будут по заслугам вознаграждены: Оловец и Беломорье наши, и только наши!»
Хейккиля так не терпелось показать это Ниеминену, что он готов был встать и пойти ему навстречу, когда тот наконец явился. Прочтя статью, Ниеминен густо покраснел.
— Ты что, думаешь, что и я такой же?.. — шепотом спросил он, и губы его дрогнули.
— Не совсем, но я просто вспомнил твои слова. Ниеминен сел на койку и стал тереть ладонями лицо..
Потом он устало сказал:
— Я как раз думал там, на посту, что, если бы мне дали сейчас свободу, я бы подался домой. У меня такое чувство, что должно произойти что-то ужасное. На той стороне, у рюсся, все стихло, не слышно больше ни звука — Это, знаешь ли, тишина перед бурей. Значит, у них уже все готово.
Хейккиля перестал улыбаться.
— Ты думаешь, начнется сквозное бегство?
— Нет, не то чтоб… но покойников будет много.
Ниеминен сдержал зевоту и пошел к своей койке.
— Давай, знаешь, спать. Пока еще можно поспать спокойно.
Он разделся, проверил, на месте ли бутылка водки, спрятанная под матрасом, и улегся. Вскоре он уже спал сном праведника. А Хейккиля еще долго ворочался. Только теперь он подумал о том, что им предстояло, и ему стало не по себе. «Скоро начнется что-то ужасное… Покойников будет много…» — повторил он про себя зловещее предсказание Ниеминена. «А может, все-таки не будет? Если они в конце концов заключат таки мир? То есть успеют, пока еще не поздно? Надо полагать, они должны немного подумать и о нас. Хотя для них, видно, солдатская душа — пустяк…»
Наконец Хейккиля кое-как уснул. Вдруг он проснулся от того, что вся землянка, казалось, покачивалась. С потолка сыпался песок, на полке подпрыгивали, позвякивая, банки и склянки. Окошко землянки вдруг треснуло и грохнулось на пол. Тогда он, вскочив с постели, заорал:
— Подъем! Черт побери, вот оно, началось!
Призыв был напрасен, потому что все уже повскакали. Наверху гремело и грохотало, как будто там бушевала страшная гроза. Кругом все метались и, бледные, впопыхах натягивали на себя одежду. В землянку ворвался часовой, на нем не было лица:
— Самолеты! Сотни самолетов! — кричал он в исступлении. — Одна зенитка уже взлетела на воздух!
— Противотанковый взвод — сюда! — рявкнул сержант Лайне. — Выходи!
Взмахнув пистолетом, он бросился по траншее на выход, а остальные, цепочкой, последовали за ним. Но не успел сержант пробежать и десяти шагов по открытому месту, как что-то зарычало, зарокотало и с ревом пронеслось над самой головой. И он упал. Остальные инстинктивно попятились и скрылись в траншее.
— Штурмовик! Сержант остался там! Что делать?
— Назад, в землянку! — скомандовал Кауппинен, который был теперь старшим по званию. На груди у него был автомат, а на поясе висели запасные обоймы к нему и пистолет. На голове каска. Красивое лицо этого тихого, скромного парня было тоже бледно, но голос звучал спокойно и твердо:
— Ниеминен и Виртанен, надеть каски, взять оружие и несколько связок гранат. Всем остальным быть в укрытии. Бесполезно идти всем сразу. Одному быть на карауле, чтобы неприятель не захватил врасплох. Сержанта Лайне надо сейчас же вынести оттуда. Хейккиля, ты крепкий парень. Каску надень.