— Беритесь-ка, ребята, — сказал Ниеминен. — Надо отнести его к дороге, там скорее вывезут.
— Какого черта мы будем с ним корячиться, вон он какой тяжелый! Да и что его тащить? Не все ли равно, где мертвому лежать! — огрызнулся Хейно.
— Ну, пусть все-таки в родную землю ляжет, — проговорил Ниеминен, и слеза блеснула у него в уголке глаза. — Не бросим же мы Йоуко здесь!
После недолгих колебаний они неохотно подняли мертвое тело и понесли его мимо бункеров. Ниеминен остался у пушки. Кауппинен все спал.
Незаметно стемнело, и потянуло холодом. С предполья надвигался редкий, белесый туман. «Неужели мы пришли сюда нынче под утро? — думал Ниеминен. — Или это было вчера?.. Нюрхинен, Койвисто, Саарела. А теперь Йоуко. Если так пойдет, то скоро никого не останется».
Глаза закрывались, и Ниеминен стал растирать лицо, чтобы не заснуть. Заметив, что глаза влажны, он достал платок и вытер их. Но слезы навертывались снова и снова. «Почему люди не могут жить в мире? Непременно надо убивать. Будь у меня власть, я бы просто запретил всякие войны. А попробовали бы какие-нибудь государства затеять войну, я бы послал правительства драться друг с другом. Дубинки в руки — и пошел! Небось тогда бы скорее подумали о мире».
Во рту было сухо, на зубах скрипел песок. Голод прошел. Опять вспомнился Каллио. «Некоторое время он был еще жив и, наверно, чувствовал боль… Когда дома откроют гроб, каково будет старикам увидеть такую страсть. Если и меня привезут так… Нет, черт возьми, я скажу ребятам, пусть лучше меня бросят здесь, если сильно исковеркает!» От этих мыслей Ниеминена отвлекли долетевшие сзади голоса. Шел полковник Ларко, а за ним кто-то еще У полковника голова была в бинтах. Видимо, крепко его «царапнуло», потому что он время от времени пошатывался, как будто терял сознание. Потом Ниеминен разглядел и второго: это был капитан Суокас. «Когда все стихло, он явился», — со злостью подумал Ниеминен.
Ну, вот мы и дома! — сказал Ларко.
Несмотря на ранение, он был настроен бодро, хотя радоваться, собственно, было нечему. Полк понес большие потери, противник почти ворвался в окопы, положение выглядело довольно безнадежным. Атаку все же отбили, но дорогой ценой. Убежища личного состава полны раненых. Некоторые из солдат вовсе исчезли. Сбежали, очерк дно. Теперь, однако, стало как будто немного светлее. Обещана помощь людьми. Раненых надо постараться этой же ночью вывезти. И с искренним восхищением Ларко сказал капитану:
— Твои люди настоящие львы! Командир орудия чудесный парень. Если так пойдет и дальше, то крест Маннергейма ему обеспечен… Но, ты смотри, он спит себе какщи в чем не бывало!
Полковник достал бинокль и принялся осматривать местность.
— Они хотели провести нас. Завтра они снова попытаются это сделать, но мы будем начеку. Солдат, как ваша фамилия?
— Ниеминен, господин полковник!
— Ах, да, Ниеминен. Доставили вам снаряды?
— Вон, увидите, снарядный ровик полон, господин полковник.
— Хорошо. А то, по правде говоря, я немного сомневался.
Ларко снова стал рассматривать высоту, на которой окопался противник. Суокас обратил внимание на сектор обстрела.
— Почему вы заняли» именно эту позицию? — тихо спросил он Ниеминена.
У полковника, очевидно, был отличный слух, так как он тотчас обернулся и начал объяснять:
Место это лучшее из возможных, господин капитан. Может быть, сектор обстрела и маловат, но психологически это место наилучшее. Солдаты здесь имеют возможность отдыхать, не опасаясь, что танк загрохочет у них над головой. Они стоят на месте, когда не боятся, что придут танки и все разутюжат своими гусеницами… Смотрите, однако, как близко они подходили! Даже здесь! Значит, их прозевали. Хоть я и предупреждал.
Суокас смотрел на кустарник, раскинувшийся слева.
— Было ли там прикрытие?
— Йет, — буркнул Ниеминен.
— Надо выставить, непременно! Взять туда связки гранат и «фауст».
Ниеминен молчал. У него слипались веки. Капитан продолжал:
— Завтра придет смена. Я уже сообщил ребятам из вашего расчета, сейчас мы их тут встретили. Ночью вам сюда доставят еду, табак и почту.
— Вот ведь еще, — сказал полковник, держа бинокль в руке, — воду забыли! Солдаты пьют воду из болота, могут быть желудочные заболевания. Сколько уж я ругался — и все равно воды нет. Солдат может драться без пищи довольно долго, а без питья от силы двое суток. Этих снабженцев надо бы пригнать самих сюда… Капитан, мне нужна еще противотанковая пушка.
— Больше нет.
— Есть. Я знаю, у вас вон там у дороги стоит пушка.
— Прикрытие.
— Ишь ты! Какое слово! Да толку-то в нем нет!
— Господин полковник…
— Не перебивать старшего! На что это прикрытие?
Если танки будут там, наша пехота откатится к Вуоксе. Стало быть, тащи свое прикрытие уж прямо туда! Или давай его сюда, на этот рубеж.
В глазах капитана сверкнул огонек, но голос все же прозвучал спокойно и твердо:
— Господин полковник, бывают случаи, когда танки прорываются, но пехота все-таки остается в своих окопах и продолжает удерживать линию обороны.
Полковник опустил бинокль и сухо усмехнулся.
Господин капитан, я знаю, что и такие случаи бывали. Но сейчас это может быть только во сне. Солдаты знают, что против них не бушмены с луками, а бесстрашная и весьма боеспособная армия. Если прорвутся танки, то по пятам за ними сюда ринется и их пехота. Здесь, на этом рубеже, решается судьба Финляндии. Если мы тут не устоим…
Ларко, не договорив, бросил взгляд на Ниеминена и ударил тростью по голенищу.
— Пора спать. Завтра нам предстоит тяжелый день. Рядовой Ниеминен, будьте начеку, не дайте себя провести!
Полковник и капитан ушли. Кауппинен открыл глаза и сказал, глядя им вслед:
— Полковник прав. Мы воюем не с бушменами. Только Суокас, по-видимому, никак не может в это поверить.
— Я думал, ты спишь. Поэтому меня и злило, что они пришли и развели тут говорильню. А ты слышал, как Каллио унесли?
— Как унесли? Куда? — вздрогнул Кауппинен.
— Получил две пули в лицо. Никто не видел. А когда подошли, он уже готов.
— Так… Значит, на этот раз Каллио…
Кауппинен опустил голову на ладони и долго молчал.
Ниеминен подумал даже, что он опять заснул. Но потом Кауппинен заговорил снова:
— Почему-то у меня такое чувство, что нужно скорей все бросить и уходить. Бессмысленно убивать, убивать и, наконец, самому погибнуть впустую…
Ниеминен бросил на товарища изумленный взгляд. «Неужели и он что-то предчувствует?»
— Знаешь, может быть, тебе просто надо выспаться, отдохнуть? — сказал он, — Может, поговорить с капитаном? Он еще не ушел, наверно. Я схожу посмотрю.
— Нет, не ходи! Ему на нас наплевать. Для него главное — пушка.
— А что, если все-таки пойти? Или, может, тебе отправиться на перевязочный пункт?
— Нет, Яска, не могу. Я же совершенно здоров. И дело не в усталости. Причина-то ведь в другом…
Кауппинен покачал головой и вдруг саркастически засмеялся:
Разве я могу отсюда уйти! Забудь, что я сказал. Как бы дома на это посмотрели! Руководитель скаутов — и убежал с фронта! Воспитывал в детях любовь к родине, жертвенность, смелость и отвагу… ненависть к русским… да, и это. А сам все забыл, когда туго пришлось…
Кауппинен вздохнул.
— Нет, Яска. Ведь никто не поверит, что у меня были какие-то серьезные причины, а не просто низменный страх. Но ты-то можешь мне поверить? Я уже перестал понимать, ради чего мы должны убивать и жертвовать жизнью, зачем нас посылают на смерть, если родине это не принесет никакой пользы. Ведь тут речь идет уже вовсе не о защите отечества! Это просто массовое убийство и заклание нашей армии. Ради чего?
Ниеминен слушал потрясенный. Это были ужасные слова! Если бы кто другой говорил это, а то Кауппинен! Он ведь не болтает что ни попадя, а, видно, всерьез так думает!
— Если нужно для блага Финляндии, я готов отдать жизнь хоть сейчас. Но теперь я не вижу никакого смысла в наших жертвах. Сундстрём сказал однажды, что независимость Финляндии не в пушках, а на кончике пера. И он попал в самую точку. Только нежелание взяться за перо уже стоило нам тысяч жизней. И мы готовы пожертвовать еще многими тысячами. А в конце концов и самой независимостью.