— Говорят, вы взяли пленного? Наш часовой видел! Где он у вас?
Ниеминен вскочил.
— Так точно, взяли. Мы доставим его на перевязочный пункт, он тяжело ранен.
— Ни на какой не на перевязочный, а к командиру полка!
Прапорщик оттолкнул в сторону Хейно и Сундстрёма и заорал на пленного:
— Встать! Ну, быстро!
— Он не может встать, — проговорил Ниеминен сквозь зубы.
— Сможет! Вста-ать! — и прапорщик пнул раненого сапогом в бок.
Хейно побледнел.
— А ну, брыкни, сатана, еще раз! — процедил он, не двигаясь с места, только крепко сжимая в руках автомат, висевший у него на плече. Но Сундстрём загородил его и стал успокаивать.
— Не надо, не стоит, — тихо сказал он и, обернувшись, бросил прапорщику: — Прошу заметить, что пленный тоже человек. А раненый требует человечности вдвойне. Мы отведем его к командиру полка. Беритесь, ребята, только осторожно.
Ниеминен в первый момент растерялся, а потом пришел в ярость. Прапорщик был живым воплощением зла, несправедливости, бессмысленной жестокости этой войны.
На щеках Ниеминена вздулись желваки, губы побелели, и он с трудом выговорил:
— Исчезни, скройся, пока не поздно!.. Не доводи… Ох, трам-тарарам, слышишь, ты, что я говорю!
Прапорщик попятился от него, и сержант поспешил вставить слово:
— Идем, пусть они отведут его.
Отойдя на безопасное расстояние, оба оглянулись и стали наблюдать, как артиллеристы общими усилиями
подняли огромного человека на ноги и, осторожно поддерживая, повели в командирский бункер.
Солнце садилось. Его косые лучи обрызгали красным стволы покалеченных сосен. Ниеминен, Хейно, Сундстрем и Саломэки продирались через завалы веток, ругаясь на чем свет стоит. Капитан Лейво приказал им отправляться за снарядами и за пополнением. Очевидно, он считал, что противник сегодня уже атаковать не станет, так как решился отпустить четырех автоматчиков. Они привели к нему русского пленного и предложили отвести его после допроса на перевязочный пункт. Но капитан просто выгнал их вон. Такой оборот не предвещал ничего хорошего, и в голову лезли мрачные мысли.
— Боюсь я, что капитан убьет его, — после долгого молчания вырвалось у Хейно.
То же опасение мучило и других. Поэтому Ниеминен и торопился.
— Если мы скоро управимся, то успеем вовремя вернуться. Вы возьмете снаряды и сразу идите назад. А я пойду к командиру дивизиона просить пополнения.
Но поход их затянулся. Они сбились с пути раз и другой, пока не набрели на колею, проложенную колесами мертвецкой телеги. Но эта колея без конца петляла, и они уже решили, что снова заблудились. И вдруг они увидели перед собой знакомый песчаный карьер. Там сидели ребята из их взвода — расчет первого орудия, и возбужденно говорили наперебой. Рассказывали, что якобы колоссальный танк противника прошел еще днем через оборонительный рубеж.
— Стреляли по нему много раз, но снаряды не берут его броню! Только вспыхивают ярким пламенем, а танк себе идет, хоть бы что! Только когда саперы взорвали под ним сорок килограммов тротила, танк остановился.
Пришедшие скептически усмехались. Чего только не расскажут! Все мастера преувеличивать да привирать. И тут они обратили внимание на свой склад боеприпасов, от которого осталась только огромная воронка.
— Елки-палки, да тут было прямое попадание! — заметил Ниеминен. — Стало быть, придется взять снаряды у вас.
— Ого! Как бы не так! — полез в бутылку сержант, командир орудия. — Не для вас мы их сюда таскали!
— Да пошел ты!.. Берите, ребята! — скомандовал Ниеминен. — Мы не милостыню просить пришли.
Сержант бросился защищать свой склад боеприпасов, но Хейно оттолкнул его в сторону.
— Катись отсюда ко всем чертям! Нам же стрелять нечем! А вам нужен только матрас, чтоб бока не отлежать.
Слова эти задели всех:
— «Бока не отлежать»! Мы целый день были под сосредоточенным артогнем! Кирвес и Весала ранены!..
— Да заткнитесь вы! Из нашего расчета только четверо в живых остались, — сказал Ниеминен так, словно гордился этим. И еще добавил с каким-то злорадством: — Погодите, и вас тоже пообстругают! Вот пошлют вас на наше место. Нас должны отвести на отдых, капитан сказал.
Он заметил, как у них вытянулись лица, и был доволен. «А то сидят тут как у Христа за пазухой. Пора и честь знать. Ах, сатана, одни и на войне легко отделываются, а других бьют, как баранов».
— Так вы, ребята, поторопитесь, — сказал он своим. — Я приду, как только успею.
Шоссе было все изрыто воронками от бомб и снарядов. В — канаве лежал труп лошади. Навстречу не попадалось ни единой живой души. Это было очень странно. «Теперь ведь как раз такое время, когда могло бы подойти пополнение. Или уж больше некого посылать? А может, там готовят мир?.. Нет, черт возьми, что-то не похоже! Господа, конечно, будут тянуть с этим до тех пор, пока не убедятся, что нас всех перебили, как говорил Кауппинен. Им-то что? Сами под пули они не лезут. Может, махнуть мне отсюда прямо домой? Мол, подите-ка повоюйте теперь сами…»
У дороги прохаживался офицер. Подойдя ближе, Ниеминен увидел, что это капитан. «Видать, из тыла занесло», — подумал Ниеминен, глядя на изящный офицерский мундир
Капитан и впрямь как на парад собрался: грудь в орденских ленточках, сапоги сверкают и на брюках складка отутюжена. Все это показалось Ниеминену настолько противным, что он невольно взялся за автомат, висевший у него на груди.
Капитан стал у обочины и вскинул брови. Ниеминен разозлился еще больше. «Эти ироды еще франтят, когда другие кровь проливают! Им война удовольствие. Им не надо дрожать в окопах от смертного страха».
Он прибавил шаг, чтобы скорее разминуться, но услышал окрик капитана:
— Рядовой! Вы куда направляетесь?.. Стой!
Ниеминен остановился.
— Я иду за пополнением, чтобы новых прислали на убой.
— Что? Как вы отвечаете офицеру! — Капитан побагровел, как раскаленное железо, и рявкнул: — Почему не приветствуете?
Ниеминен опешил. Он сперва даже не понял, чего этот капитан требует. Настолько дико казалось, что он должен еще расшаркиваться перед каким-то капитаном, когда даже полковник этого не требовал. И Ниеминен выговорил, задыхаясь от негодования:
— Я, знаете, получил уже столько приветов от противника, что мне на всю жизнь хватит. Приходите на передовую и вы тоже получите.
Он сжимал свой автомат с такой силой, что косточки на руках побелели. У капитана задрожал подбородок, и он даже попятился. Потом он попытался говорить по- другому, очень спокойно, хоть и с начальственными нотками в голосе:
— Послушайте, солдат. Я участвовал в трех войнах, и все же я всегда оказываю уважение старшим по званию. Вы же, судя по вашему возрасту, еще не вошли во вкус войны, а начинаете заноситься, артачиться, проявляете недисциплинированность…
— У меня от вкуса войны уже оскомина! — резко перебил капитана Ниеминен у которого все клокотало внутри. — А насчет вас — не знаю. Думаю все же, что вы воевали где-нибудь в штабах! А ступай-ка, черт возьми, на передовую, там солдаты окажут уважение, воздадут честь по заслугам! —
— Что-о? Что такое?! — Лицо капитана из багрового стало почти синим. — Вы, солдат, еще тыкаете мне!.. Да, вы, вы, вы…
Ниеминен смотрел капитану прямо в глаза и думал: «Сейчас я его убью, я убью этого гада! Вот из-за них, из- за таких-то мы и гибнем!»
Лицо капитана стало бледным, и он сдавленным голосом проговорил:
— Ступайте, можете идти, рядовой… Выполняйте свою задачу.
Ниеминен словно очнулся и только теперь заметил, что нажал на спусковой крючок. К счастью, автомат был на предохранителе. Ниеминен пошел дальше, пошатываясь как пьяный. «Елки-палки, — думал он, — я сошел с ума! Я не в своем уме, это факт! Я же чуть не убил этого капитанишку — и хотел убить! Просто так, как паршивую собаку!.. Меня надо связать. Совсем обезумел. Но что же он-то на меня набросился? И что он мне тут порол? Три войны прошел… Тьфу, чтоб ты провалился! Нет, черт возьми, то были не войны!..»