— Вы с противотанкового, ребята? Давайте скорей вашу игрушку! На чердаке вон того дома засел русский дозор! Мы их окружили! А подступиться неможем! Они уже застрелили нашего прапорщика!
Ниеминен оглянулся. Сзади раскинулось поле, по которому разбежались солдаты его расчета. Вон они выглядывали из дренажных канав. Он махнул им рукой.
— Скорей к орудию! — крикнул он и побежал вперед, делая знаки остальным. Пушку прицепили к тягачу и вывезли на ближнюю высотку. Оттуда все было видно как на ладони. Дом был окружен автоматчиками, которые стреляли из канав и из-за камней. В доме не было уже ни одного целого окна. Казалось, там нет ни души. Но с чердака еще отстреливались. Автоматчики тоже находились в тяжелом положении, так как артиллерия противника вела сосредоточенный огонь по перекрестку дорог и по всему пространству вокруг дома. «Вот он где, их наблюдательный пункт! — подумал Ниеминен. — И сами они находятся в кольце своего огня!» Ниеминен прицелился по чердаку дома, скомандовал: «Осколочным, заряжай!» — и хотел уже выстрелить, но странное чувство стеснило сердце, и рука невольно опустилась. «Почему они не сдаются? — мелькнула мысль. Как только я выстрелю, они погибнут. Или сгорят живьем…»
Он гордился тем, что Суокас назначил его наводчиком. Это означало, что ему доверяют больше, чем другим. Но теперь вместо гордости он испытывал горечь. Ниеминен встал и отошел от орудия.
— Пусть стреляет кто-нибудь другой, я не могу… Я ничего не вижу. Он побрел, ступая нетвердо, как слепой, и сел поодаль спиной к пушке. Прогремел выстрел, потом второй.
— Загорелось! Горит!! — раздались голоса. — Теперь их там поджарит!
Ниеминен не мог даже взглянуть в ту сторону. Он чувствовал странную слабость и пустоту внутри, как будто в нем что-то сломалось. «Зачем это, зачем?.. — шептал он. — Почему они не сдались?»
Артобстрел постепенно стих. Ниеминен долго сидел на том же месте, прислушиваясь к треску пламени. Хейно и Хейккиля подошли к нему.
— Что у тебя с глазами? Опять стало хуже?
— Да, — солгал Ниеминен. — Надо пойти на перевязочный пункт.,
— Сможешь ли ты сам дойти или тебя проводить? — опросил Хейккиля.
— Дойду как-нибудь.
Ниеминен побрел на перевязочный пункт. Глаза ему застилали слезы, хотя он и старался ожесточить сердце, — уверяя себя, что жалость — просто болезнь. Облегчения это не давало. «Почему они не сдались?» — спрашивал он себя снова и снова.
Мотор тягача ревел, гусеницы лязгали, и пушка подпрыгивала на прицепе. Спешно пришлось отправляться на передовую. Неприятель форсировал Вуоксу. Трижды отбрасывали его назад, к береговой кромке, но на этом контратаки захлебнулись. А противник снова пошел на штурм. Он захватил плацдарм на этом берегу и яростно дрался за него. В небе снова проносились «штуки», без щнца бомбили плацдарм, финская артиллерия грохотала не переставая, а по обочинам дороги шло и шло к передовой подкрепление. Оттуда везли раненых. Санитарные машины с красным крестом, грузовики и простые телеги были полны ими. Иногда встречались повозки, покрытые палаточным брезентом, из-под которого торчали окоченевшие руки и ноги. Это действовало удручающе. Противник оказался сильнее, чем кто-либо мог предполагать.
Рубеж Вуоксы считали непреодолимым, говорили, что форсировать реку совершенно невозможно. Теперь это свершившийся факт. Только Хейно находил еще некоторое удовлетворение в том, чтобы лишний раз напомнить: «Я же говорил, что он перешагнет реку, как только ему это понадобится».
Ему «понадобилось». И очевидно, он постарается расширить плацдарм. Но тут и обороняющаяся сторона еще могла сказать свое слово. Никогда прежде друзья не слышали такого мощного грома канонады.
Позиция для пушки была выбрана на низеньком кряже, почти у самой передовой. Дорога огибала бугор слева. Как только они сюда пришли, Ниеминен огляделся и сказал, что позиция ему не нравится. У всех сразу же вытянулись лица. Ведь, кроме Ниеминен а, Хейно и Хейккиля, все остальные впервые оказались так близко от передовой. Поэтому одного слова Ниеминена было достаточно, чтобы повергнуть их в отчаяние. Хейно заметил это и оказал не без злорадства, хоть и сам испытывал страх:
— Отсюда вам не придется удирать, потому что каждого, кто только сорвется, неприятель прикончит из пулемета. Вон с той горки все отлично простреливается.
Он был зол на этих хозяйчиков северян, которых называл не иначе как «лапуасцами». Все они были, по его мнению, пропитаны военным угаром и вообще гордецы, забияки спесивые. Но теперь-то с них эту спесь уже маленько посшибли, чему Хейно был от души рад.
Орудийная позиция была почти готова, и Ниеминен послал их рыть землянку-укрытие.
— Мы с Хейно тут все докончим вдвоем.
Северяне ушли без возражений, потому что там, за бугром, было все же спокойнее. Только сержант, командир орудия, остался на позиции третьим. Он был как будто неплохой человек, не старался командовать и вообще не строил из себя начальство. Поэтому Хейно сказал ему по-доброму, как другу:
Иди, слушай, посмотри, чтоб эти лапуасцы вырыли землянки как следует.
Сержант широко улыбнулся:
Лапуасцы… Среди них только один родом из Лапуа.
— Да, по мне, будь они хоть откуда, но только говорят они как бывшие лапуасцы.
— Как так?
— Да послушай сам, Я уверен совсем недавно они мечтали о захвате Ленинграда.
— Да ну, что ты!..
— Верно, верно! Думаешь, я глухой?
— Не-ет… ну, мало ли как люди петушатся, хорохорятся. Теперь-то с этим покончено.
Сержант смотрел на дорогу и хмурился.
— Плохо, что отсюда мы не видим танк на подходе, а только когда он выглянет из-за поворота. Тогда и прицелиться не успеешь…
— Надо успеть, — сухо проговорил Ниеминен. — Кауппинен показал нам, как это делается. Он однажды успел прицелиться и выстрелить, хотя до танка было метров тридцать, от силы.
— Успел, потому что танк был один, — сказал Хейно. — А если их несколько, что ты сделаешь?
— Умру, — просто ответил Ниеминен.
— А я лучше убегу в лесную гвардию, — сказал подошедший Хейккиля, улыбаясь как всегда.
Выписавшись из госпиталя, он побывал в отпуску и там слышал рассказы, о больших группах или отрядах лесной гвардии, которые якобы укрылись на каких-то островах на Сайменской трассе, да и живут там — сами себе хозяева. Ниеминен не верил этим, слухам, а Хейно считал их вполне правдоподобными. Он долго расспрашивал) Хейккиля, стараясь выведать у него какие-нибудь дополнительные сведения об этих островах, но тот и сам ничего толком не знал.
Позиция была полностью подготовлена, землянка вырыта и укреплена как следует, а противник вое не атаковал, как будто даже забыл о них. Зато где-то далеко на фланге шли непрерывные бои. В той стороне находилась Ихантала.
Только в середине июля советские войска после сильной артподготовки стали наступать на соседнем участке, продвинулись там на несколько километров и остановились. Вновь потянулся долгий томительный период позиционной войны. «Пушка Кауппинена» осталась на прежнем месте. Она на этот раз не сделала ни одного. выстрела. Медленно тянулось мучительное безделье. Каждый убивал время, как мог. Хейно, Хейккиля и Ниеминен держались по-прежнему своей компанией, отдельно от остального расчета, хотя прежней розни уже меж ними не было. Северяне растеряли остатки былой воинственности и перестали заноситься и «хорохориться». Газеты приносили сообщения о тяжелых поражениях Германии. Солдаты один за другим начинали понимать, что война так или иначе проиграна. Только один из этих упрямых северян все еще непоколебимо верил в победу. Это был новый водитель тягача, мужик с бычьей шеей и ушами, похожими на два ломтя колбасы. Он занимался борьбой в среднем весе, и заносчивость его, судя по всему, не имела границ.
— Ему хоть кол на голове теши, — говорил Хейно.
Звали его Ала-Куйтти. Он уповал на «секретное оружие» Германии и упрямо твердил, что скоро военное положение Финляндии улучшится решительным образом. И когда другие на это лишь усмехались, он прямо-таки лез в драку. Очевидно, он воображал себя очень сильным и думал, что легко справится со всеми. Он вечно приставал к Ниеминену, предлагал устроить схватку, так как слышал, что тот боксер. Он уверял, что боксер против борца ничто.