— Мамочки! — сразу завизжала сунувшаяся вперед Лика.
— Пусти! — сурово велел Тростик, подобрал палку и, сцепив зубы, начал прорубать для Лики проход. Остальные мальчишки тоже нашли палки и врубились в джунгли (и Ваня тоже взвыл «мамочка!», только про себя).
— Лорка, не суйся в сторону, иди точно за мной.
— Я точно, только… Ай!
Все-таки пробились. Расчесывая ноги, встали перед обелиском. На нем было много имен с одинаковой фамилией: «Максаровъ», «Максарова». Рядом с памятником лежало несколько чугунных и каменных плит. Тоже Максаровы. Ваня — из уважения к семье, которая воспитала Гришу Булатова — попытался прочитать все имена, но было их слишком много. А Квакер поторопил:
— Идите сюда… — Он окликал ребят со стороны. Раздвигал кусты в нескольких шагах от них. — Смотрите, вот…
Но смотреть пока было нечего. Маленькую плиту почти целиком закрывала трава с зонтиками желтых цветов. Цветы и стебли не стали рвать, лишь сильно раздвинули, чтобы прочитать буквы. Наклонились над чугуном. И стали разбирать полусъеденную бурыми лишаями надпись.
Вот что было на плите:
А ниже, под похожей на снежинку звездочкой, было написано еще:
Лорка вдруг встала на край плиты коленками и принялась ладонями стирать с чугуна пятна и пыльный налет.
— Подожди… — шепнул Ваня. Сломил в сторонке несколько ольховых веток. Стал обметать плиту. Потом выпрямился.
Все стояли и молчали. Федя и Андрюшка вдруг разом, как по команде, перекрестились. И Никель вслед за ними. Без всякого смущенья. Тогда перекрестились и остальные. Кто-то привычно, кто-то неумело. Ваня вообще осенял себя крестом первый раз в жизни. Он был крещен во младенчестве, но его алюминиевый крестик лежал в маминой шкатулке с документами, а в храмах Ваня бывал всего два раза — в кремлевских соборах с экскурсиями. И Бог ему представлялся чем-то вроде единого энергетического поля, о котором иногда говорил дед. Но сейчас Ваня соединился со всеми в подступившей печали и жалости к восьмилетнему мальчишке. Не все ли равно, что незнакомый Агейка жил в позапрошлом веке. У смерти нет времени и нет никаких дат…
— А все же… кто это такой? — шепотом сказала Лика.
— Как кто? Агейка… — тихо отозвалась Лорка.
— Да… но это не мальчик с острова. Не Максаров, не Булатов… Полынов.
— Ну и что? — угрюмо отозвался Квакер. — Могли дать любую фамилию при крещении. Он же был не православный, здесь наверняка крестили заново. Тогда с этим было строго…
Никель, как Лорка, встал коленками на край плиты и словно прислушался к чему-то. Потом оглянулся. Качнул головой.
— Нет, Агейка не мальчик с острова…
— Почему? — сразу спросили Трубачи.
— Ну, посмотрите же. Он умер за три дня до того, как «Артемида» прошла по Соленой реке…
— А ведь и правда… — вырвалось у Вани. И он посмотрел на Квакера. Квакер кивнул, отошел к обелиску и начал там ходить среди плит. «Чего это он?»-подумал Ваня. Но больше никто не удивился. Ждали. Квакер подошел и как-то виновато сообщил:
— Больше здесь нет детских могил. Вернее, одна еще есть, но какой-то годовалый младенец… — И он снова встал над плитой.
— Значит, мастер Павел Кондратьевич в самом деле твой предок, — напомнил Ваня. Квакер глянул исподлобья:
— Ну, да… А этого Агейку все равно жаль… Будто в чем-то виноватые перед ним…
Ваня сказал:
— Наверно, славный был. Написано: мы тебя помним. Наверно, друзья написали. Взрослые ведь не напишут «Агейка»…
— Написали, что помнят… А теперь никто уже не помнит… — Еле слышно проговорила Лорка. И встала поближе к Ване.
— Мы будем помнить, — сказал Федя Трубин. — Он же помог нам разгадать тайну…
— Да и не в этом дело, — добавил Никель. — Будем, вот и все…
— И будем приходить, да? — живо спросил Тростик. И посмотрел на Лику. И она кивнула: да…
— А теперь давайте почистим все, — предложила Лика. — Только не рвите сильно траву, пусть растет…
— Не будем рвать, — согласился Никель и присел, раздвинул стебли. — Ребята, смотрите-ка! Повилика…
На обратном пути задержались у Бархотки. Долго бултыхали в прохладных струях изжаленными ногами. Потом здесь же, на берегу, расселись на брошенных бетонных блоках — они были теплые, как печки. Буйно цвел иван-чай, в нем гудели шмели. Трещали невидимые кузнечики. Над пустыми цехами висел бледненький, потерявшийся в дневном небе месяц.