– А что говорят люди?
Я указал ему на свое железное кресло, а сам встал и прислонился к столу.
– Что нам следует вернуться в Гиперион, завоевать расположение Иосиаса и продолжить потом, с его благословением.
Беррин расположился в кресле по-царски, как шах. Мягкость, широта и комфорт кресла будто созданы были для его благородного сложения. И напрасно тратились на простолюдина вроде меня.
– Нет… Преимущество будет потеряно. – Я недовольно хмыкнул. – Шах поставит сто тысяч у своих стен. Вероятность победы превратится из малой в нулевую. Мы ударим сейчас или никогда.
– Смерть Ираклиуса – дурной знак. – Всякий раз, когда Беррин говорил, он морщил лицо так, что брови изгибались почти до глаз. – Я так же сильно, как ты, хочу взять Костани. Даже больше, чем ты. Но у нас на это всего один шанс, и я не стал бы тратить его сейчас. Флот может захватить другие берега. Эджазцы говорили, что в Аланье есть города, где пренебрегают укреплением стен. Вероломный Растерган тоже созрел для захвата.
Я подумал о своей дочери Элли, о ее пухлых щечках. Подумал о работорговцах, которые схватили ее той ночью и ругались на сирмянском, сбрасывая меня в море. После стольких лет ее не спасти. Я не знаю, как она теперь выглядит, она не знает, откуда родом. Я могу лишь покарать тех, кто ее выкрал, искоренить мерзкое правление, при котором покупаются и продаются души.
– Существует лишь один город, – ответил я. – И этот город – Костани.
– Если такова твоя воля, Великий магистр, значит, я с тобой. – Беррин поднял брови, указывая на Ашеру. – Что с ней произошло?
– Она улыбнулась.
На круглом лице Беррина отразилось изумление. Его кустистые брови указывали на потолок, годами не крашенный и теперь шелушащийся.
– Я видел несколько магов, когда жил в Сирме, но ее не узнаю. Люди говорят, она приносит несчастье. И что это ее молитвы убили императора Ираклиуса, а ее колдовство заставило тебя сжечь епископа.
– Суеверные речи – ересь. И молитва неверного силы не имеет. А епископа я сжег, потому что он был мерзавцем. – Я попробовал налить из кувшина в кружку лимонного сока, но там оставались лишь капли. Больше я ничего не мог предложить своему первому помощнику. Такая негостеприимность не к лицу Великому магистру Черного легиона.
– С каких пор «мерзавец» – достаточная причина сжигать священника?
– Священник или крестьянин, простолюдин или вельможа – я смету всякого, кто встанет на пути к нашей цели.
Беррин глубоко вдохнул, как всегда, когда собирался сказать что-то неприятное. И резко выдохнул.
– Мы можем поднять паруса в любой момент и направиться куда угодно. И в Костани, и в Аланью, и в Гиперион. Ты же знаешь, что я последую за тобой. Но ты приказал мне быть честным, и я должен сказать, что в Костани дверь закрывается. Сумеем мы перенести корабли через гору, как когда-то Утай?
Я не нашелся, что ответить.
Беррин поднялся и направился к двери.
– Я прислушаюсь к тому, что говорят люди, и передам тебе. Что бы ты ни решил, я с тобой до конца.
Он закрыл за собой дверь, оставив меня наедине со спящей колдуньей.
Бледное лицо Ашеры не выдавало никаких чувств. Под опущенными веками ничто не двигалось – значит, сон ее был спокойным и без видений.
Но почему она очнулась, задыхаясь? И взмахнула руками, как будто тонула и пыталась удержаться на воде.
Я взял чистый носовой платок из сундука и промокнул пот у нее на лбу.
– Что ты видела?
– Дождь, который затопит весь мир; капли, черные, как деготь.
Я тонул во сне много раз, больше, чем могу сосчитать. Это точно один из самых неприятных способов умереть.
– А ты улыбнулась мне, помнишь?
Она взяла мою руку и приложила к щеке – холодной, как сталь в ледяном море.
– Скоро мы должны уходить, – сказала она. – В Лабиринт.
Я убрал руку, пока та не застыла совсем.
– Ну, допустим, мы с сотней моих лучших людей войдем в Лабиринт. И, допустим, выйдем с другой стороны, под Небесным дворцом. Возьмем морские стены, расчистим путь. Но дождется ли нас армада? Или, боясь гнева императора, не подчинится мне и уйдет в Гиперион?
– Чтобы взять Костани, тебе не нужны пятьсот кораблей и пятьдесят тысяч человек. Хватит одной сотни кораблей и десяти тысяч воинов. Возьми только самых верных. Остальных отошли назад.
Я покачал головой.
– Пока мы с тобой говорим, посланцы двора сеют смуту в моих рядах. У большинства воинов есть семьи. Они все из разных провинций империи, каждая из которых управляется вельможей или экзархом. Хотя воины и служат мне, вельможи подчинены императору, а это значит, что семьи принадлежат ему. Никто из воинов не хочет предать меня, но они не могут предать свои семьи. Когда речь идет о таком выборе, нельзя рассчитывать ни на кого.