Во всяком случае, подумал Каирн, пока его выволакивали из комнаты, теперь я знаю, для чего им полиция.
Заперев его в участке, полицейские потеряли к нему всякий интерес, и Каирн смог доспать, что было ему совершенно необходимо. Еще когда его тащили сюда, он понял, что они выжидали не меньше трех часов для того, чтобы он очень глубоко заснул, а потом ворвались в комнату и схватили его. Этой же тактикой пользуются воины во время ночных рейдов. Жертву пошатывает, она плохо соображает и полностью деморализована, потому что ее резко выдернули из глубокого сна. Челюсть болела, но он был рад, что ее не сломали, а коренные зубы лишь слегка расшатались. Поскольку изменить свое положение он не мог, то решил, что лучше просто уснуть.
Небо еще темнело за решеткой окна, когда вошли полицейские и приказали ему встать и следовать за ними. Не имея возможности выбора, Каирн подчинился. Прогулка по прохладному, раннему, еще темному городу оказалась недолгой.
Она закончилась у массивных ворот большой башни, где его передали с рук на руки стражникам в униформе, а полицейские получили расписку о доставке арестованного. Каирн часто видел, что так поступают купцы, но никогда — воины. Хотя, напомнил он себе, это же не настоящие воины.
Стражники привели его в подвал, в пустую и сырую камеру, на стенах которой висели керамические цепи и ошейники. В комнате побольше рядом с камерой было множество плетей, цепей, рамок и колес, явно предназначенных для изощренных пыток. Рядом с жаровней, в которой горел несильный огонь, лежали бронзовые инструменты. Зрелище, рассчитанное на устрашение, и он испугался.
Все внутри Каирна сжалось от отчаяния. Не только из-за предстоящих пыток. Бессмысленно стараться выдержать их. Эти люди не отнесутся с уважением к мужеству воина. Самая ужасная перспектива — умереть под отвратительными пытками от рук людей, которым совершенно все равно, мужественно ли он их вынесет. Это означает смерть, лишенную достоинства. Никто не узнает, как он погиб. Он будет одним из многих, кто покинул дом и не вернулся назад. Его забудут — вот самая горькая мысль.
Каирну никогда не приходило в голову, что смерть может настичь его не в бою. Трудно перенести мысль о пытках. Сама по себе смерть — не самое ужасное, хотя он предпочел бы погибнуть позже и достойнее. Но остаться жить беспомощным инвалидом — что может быть страшнее!
Стражники защелкнули у него на шее кольцо и покинули камеру. Он огляделся в поисках других пленников, но никого не было. Длина цепи позволяла сесть, прижавшись спиной к стене, и, бесполезно дернувшись несколько раз, Каирн так и поступил. Руки были по-прежнему скованы, и Каирн попробовал сломать оковы. Керамика казалась хрупкой, но была невероятно прочной.
Он подумал, нельзя ли покончить с собой. Можно попробовать задушить себя кольцом на шее. Это отвратительно, но лучше, чем смерть под пытками.
Потом Каирн вспомнил, зачем он здесь, и обругал себя за эгоистичное желание умереть быстро. Что значат его страдания по сравнению с важностью сообщения, которое он обязан доставить отцу?
С другой стороны, если раньше встретиться с отцом было трудно, теперь это просто невозможно. Как он сможет перекинуться с Гейлом хоть словом? Потом Каирн сообразил, что Гейл находится где-то в этом строении. Поняв, что одним препятствием уже меньше, он почувствовал себя немного лучше и решил, что все равно сумеет выбраться отсюда. Просто надо, наконец, начать пользоваться мозгами и теми знаниями, которые он получил по настоянию отца. Одно только полностью ясно — мастерство воина не поможет тому, кто закован в цепи.
Около полудня Каирн услышал, как наверху лестницы, ведущей в камеру для пыток, открывается дверь. Он ничего не ел со вчерашнего вечера и надеялся, что его покормят. Все мысли о голоде испарились, как только Каирн увидел невысокого бородатого человека, который стоял вчера на балконе с Гейлом.
Человека сопровождали слуги и стражники. Один из слуг нес складной стул. Он поставил его посреди камеры, маленький человек вошел и сел. Каирн заметил, что человек сидит так, чтобы пленник, приди ему в голову мысль напасть, не дотянулся до него. Человек охватил изящными руками широко расставленные колени, наклонился вперед и начал изучать своего пленника. Глаза его напоминали холодные черные камни, а лицо с равным успехом могло оказаться маской, так мало оно выражало.
— Юноша, — начал он голосом таким же ледяным, как и глаза, — прежде, чем мы начнем, я хочу, чтобы ты точно уяснил себе свое положение. Я знаю, ты чужестранец, но немного знаешь наш язык. Ты понимаешь меня?