Удивленный Тристан нахмурился.
– Почему он снаружи?
– Отправился за «Ужасом». Не беспокойся о них, оба уже на пути к нам.
Как всегда, Старшая леди оказалась права. На следующий день после полудня в холмах показался Рошан, рассекающий зеленый молодой бурьян широкими шагами, и катящийся вперевалку бок о бок с ним «Ужас». Оба танка-близнеца заняли свои места на заготовленных на центральной площади постаментах. Впрочем, и об уготованном ему месте Тристан знал. Он навестил Илию. Король спал, как и Бона, пристроившаяся у его плеча. Рыцарь не стал их будить. Он вдруг понял, что, покуда Илии не станет лучше, ему одному придется наблюдать закат их эпохи – по его подсчетам, вечер совпадет с последней четвертью века. Вот все обитатели Трините, кроме спящего короля и бдящей подле него королевы, собрались перед аркой, чтобы зреть чудо юного часовщика. Серые кулисы встретились под часами, и густой туман просочился под и между ними, скрыв в белесой пелене золото бахромы. Часы пошли – всего две стрелки. Одна принялась бежать, делая скорые обороты, вторая не шевелилась, но позже она будет отмерять один час, как и положено, а еще спустя пару дней – года. Ведомый чутьем, Тристан сделал шаг вплотную к шторе, подхватил ее край двумя пальцами и спросил мальчика, который завел механизм: «Можно?» Юноша кивнул.
Тристан высунулся наружу по пояс. Завеса невидимости все еще разделяла Трините и прочую Долину. В округе цветы распускались стремительно, как и увядали, а трава в скорости иссыхала, покрываясь снегом. Время шло быстро, но при желании Тристан мог безмятежно наблюдать полет пчелы или стрекозы, словно жизнь их не заканчивалась через мгновение. Он мог задержать взгляд и тем самым задержать миг. И когда трава в очередной раз окрасилась в монарший зеленый оттенок, богато украшенный первоцветом, в Долине показалась фигура. Тристан замер, всматриваясь, чтобы не отвлечься и не упустить ее из виду, потеряв всякую связь. Женщина, пришедшая в холмы, была одета просто: темная юбка, синий кардиган и платок, под который она спрятала светлые волосы. Лесли Гавел не скоро нашла место, отмерив шаги от куста ежевики. Она встала почти у порога Трините, едва ли промахнувшись. И она говорила, и Тристан вслушивался.
Лесли жаловалась безбрежным холмам и неоглядному небу, как радожцы настигли их, и они с Ренарой упросили Оркелуза и Гаро сложить оружие. Как, спустя многие месяцы разбирательств, Рогнева сжалилась над сводной сестрой и, отпустив ее, сказала, что сталось с ее сыном, взяв обещание не раскрывать секрета. Лесли рассказывала, как последние трое пальеров – Оркелуз, Гаро и Тибо – претерпели Суд Рогневы. Разделив власть с Курганом, она вместе с ним творила законы: вождь стал гарантом их исполнения, а все тяжбы и судебные процессы попали под юрисдикцию Рогневы Бориславовны, оттого она и имела право решать судьбу Илии, Тристана, фей и танков. Не пожелав выносить вердикты тому, что сама плохо понимала, она отпустила в Трините всех, кто был последним свидетельством чудесного, оставив миру одного только Кургана. Да и потом, причитала Лесли, сестра ее действительно прониклась к племяннику. Говорила о нем, что честный соперник – редкость, и станется, еще придут за ним не эскалотцы, а радожцы, не зря ведь он наполовину радожский князь. А может, рассуждала Рогнева, очнется он, когда уже никакого Эскалота и никаких Радожен не будет и в помине, а будет нечто новое, о чем им всем пока неведомо. Великодушная к своей родне, она не стала церемониться с рыцарями. Откуда‑то в ней укоренилась мысль, что Орден пальеров стал главной причиной всех бед, так же как и агнологи. То ли всей своей культурой, то ли символизмом начала и конца Великой войны в Пальер-де-Клев они не устроили матушку всея Радожен. И потому, оставшись милостивой к прочим эскалотским солдатам, Рогнева выместила народный гнев на пальерах. Тибо, спустя два года процессов, был оправдан, доказав, что не брал в руки оружия. Его единственным наказанием стал отказ от ношения формы и причисления себя к Ордену, который и без того уже почти перестал существовать. В основе всех требований и обвинений лежали показания агнологов, и Лига все никак не унималась, желая уже не безоговорочной капитуляции их главных противников, а уничтожения или хотя бы упразднения последнего из орденов. Фактически радожцы отнеслись к пальерам так же, как в свое время эскалотцы поступили с фельдъярлами и их родственниками-военными, но у тех имелись защитники в виде Вельдена и Боны, которым покровительствовал Илия как один из победителей. Для Ордена же теперь такого щита не нашлось, а именно его Лига обвинила в том, что пальеры убедили короля отказать агнологам в сотрудничестве и изгнать их вовсе – значит, рыцари и привели к войне. Рогневе вся эта маета не доставляла удовлетворения, она только желала похоронить старые порядки под обломками былого мира. И ей было все равно, что сделает их невидимыми, волшебство завесы или обыкновенная тюрьма. Желая не портить еще две жизни, Рогнева Бориславовна выдвинула предложение рыцарям – отринуть традицию и отречься от Ордена. Если ни одного не останется, полагала она, то и Орден перестанет существовать. Но Гаро и Оркелуз отказались снимать форму, что смягчило бы их приговор, и все, что Лесли известно о них, – что оба рыцаря все еще остаются в Радожнах под стражей. Тибо же занялся наукой, и жизнь его сложилась лучшим образом.