Лесли, цепляющаяся за воздух и травинки, печалилась о своем одиночестве. Что ей все тяжелее дается приходить в Долину, а деревня при де Клев без замка поблизости и вовсе вымирает. Большинство людей перебираются в города, потому как и людей мало осталось. И все, что слышала Лесли о жизни в ближайшем населенном Шилте, – что через Радожны с далекой Материи прибывают самые настоящие дикари. Лицом они совсем как коренное население Абсолюта, но ниже на голову, с черными и медными кудрявыми волосами и желтыми глазами. И с каждой новой морщинкой на ее лице Тристан узнавал все больше о доле родных земель: межа, та ее часть, что была эскалотской, вернулась в королевство, как и маннгерд Сиггскьяти остался в Кнуде. Радожны окрепли, первыми приведя на Абсолют «новую кровь» с соседнего континента. За ними чужаки с Материи населили и Эскалот. Кнуд принимал их меньше, но обособленностью ухудшал положение. Хаммер Вельден, несколько лет разыскивающий Лесли Гавел, смирился с утратой и женился на местной аристократке. Спустя четыре года его, не желающего складывать полномочия диктатора, застрелили на ступенях Дроттнинга.
Она беседовала с пустотой перед собою так долго, что сменялись убранства Долины – снег, трава, цветы – и неброские одежды самой Лесли становились все непритязательнее и изношеннее. А сама она обрастала морщинами, ее изящная осанка сгибалась под грузом прожитых лет, а волосы все больше походили на снежный покров холмов, нежели на золото осенней поры. Тристан понял по ее виду и разговору, по ее небогатой одежде и бедной судьбе, что Лесли осталась жить в ближайшей деревне и приходила в холмы так часто, как только могла. Что ее глубокое отшельничество, призванное сохранить тайну местонахождения Илии, не оставляет Лесли другого собеседника и друга, кроме ветра, поселившегося в Долине. Пережив Суд Рогневы и новые земельные тяжбы, Ренара отстояла наследие Эскалота и после Илии по его завещанию заняла трон, сохранив и форму правления, и земли, и надежду возродить былое сияние их королевства. Постепенно у нее получалось претворять планы в жизнь, однако Лесли совсем никакой с ней связи не имела, чтобы не выдать себя. Впрочем, догадывалась она, Ренара, как умная женщина, и без нее знала, куда подевались сразу после войны Илия, Тристан, танки-близнецы и все известные ей феи. Она словно позабыла собственную легенду о девушке из Трините, ребенком отданной феям, и жила человеческую судьбу, пусть и монаршую. Все, что теперь Лесли знала о личной жизни далекой королевы Вильгельмины I, так это то, что она так и не вышла замуж и что никто больше не называет ее Ренарой.
Все сказанное Лесли звучало как нечто простое, будто статьи в ежедневной газете, как нечто назидательное, будто рассказ пожилого соседа с его собственными выводами, как нечто понятное, будто взрослый человек вынужден объяснять ребенку. Для Тристана было удивительно узнавать, как вершится история после них, облеченная в сумбурный пересказ несчастной, позабытой всеми женщины, которая некогда стояла в центре мира: радожской княжной, леди-женой Великого Лиса, королевой-матерью Истинного короля, неразделенной любовью диктатора Вельдена. Теперь же незримый порог Трините навещала одинокая стареющая вдова в тусклом платке, повязанном так, чтобы стылый ветер не продул ее больную шею или уши.
Так Лесли и ходила, исправно, но натужно дыша, все реже – и пробелы уже были так ощутимы, что Тристан опасался той минуты, которая неумолимо объявит ему: «Лесли Гавел больше никогда не придет». Но уже чахлая старушка все еще приходила стенать в Долину, где навсегда остался ее ребенок. Однажды вместе с ней явился Федотка. Тристан не сразу узнал его профиль. Лесли поставила его рядом с собой, просчитавшись, как всегда, на десяток шагов влево от того места, где смыкались серые шторы и туман. Пожилой мужчина, совсем не похожий на того румяного удалого молодца, который повстречался Тристану впервые в Радожнах, он и говорил иначе. Теперь его седые волосы были зачесаны назад, и о том, что некогда они вихрились кудрями, напоминали завитки на затылке и на густых бакенбардах. Судя по одежде, Федотка так и остался в Эскалоте, так и остался при власти – пришел он одетым с иголочки, явно контрастируя с Лесли. Он держал в руках сверток, в котором, похоже, находился какой‑то сундук. Но когда он размотал кожаный отрез, оказалось, что поэт принес в Долину шестикнижие. Заручившись предусмотрительно захваченной с собой саперной лопаткой, он неумело вскопал землю и в неглубокую яму сложил плотно упакованный сверток. Он закопал труды, заверив безмятежных стрекоз, снующих повсюду, что в книгах все объяснил. Странно, что при торжественных интонациях он выглядел сконфуженным и виноватым. Федотка говорил: