Известно, что и в Грузии, в Мцхете, над величавым слиянием рек Арагви и Куры, в получасе езды от современного Тбилиси в IV в. н. э. была заложена церковь{186}. Сегодня правоверные, как во славу своей христианской веры, так и в память о языческих корнях, привязывают цветные ленточки к ветвям деревьев, что выстроились вдоль тропы, ведущей к этому древнему сооружению.
К 337 г. Константин регулярно совершал паломничества в этот регион Кавказа, чтобы укрепить только-только оперяющуюся на территории его империи веру. Даже в окутанной туманами Британии, в таких местах, например, как римская вилла в Лаллингстоне (графство Кент), люди украшали свои дома изображениями христиан. В Лаллингстоне их изображают со сложенными в молитве руками, а ниже – комната, расписанная языческими речными богинями-нимфами, из сосков которых бьет живая вода. На пришествие Господа не просто надеялись – считалось, что это произойдет в ближайшем будущем. Во времена такого эсхатологического смятения те, кто держал в руках светскую власть и слушал, что говорят священники и проповедники, не хотели оказаться без пристанища. Христианство, казалось, не запугивало, а предлагало средства для объединения и реального укрепления власти. Кому нужна демократия или республика, если в глазах Господа все равны?
Но, хотя Константин перенимал христианскую символику, он продолжал носить мантию Аполлона, а день отдохновения, Sabbath, стал воскресеньем, Sun-day (англ., «день солнца»). До самой смерти на монетах и надписях обратившегося в христианство императора изображали чествующим Непобедимое Солнце.
Сколько чернил истратили на обсуждение физической природы видения Константина, столько же еще потребуется, чтобы разобраться с его психологическими мотивами. Возможно, его обращение в христианство было истинным откровением – сочетание идеи мира во всем мире с идеей pax Romana, самого крепкого мира, что когда-либо существовал, показалось ему соблазнительным. А может, Константин почувствовал себя богочеловеком, подобно Христу, победившим смерть. Когда на троне сам Христос, не нужна ни богиня Кибела, ни ее львы, ни таинственные, глухие врата где-нибудь в глухомани, те, что связывают два мира – мир живых и мир мертвых. Теперь любой христианин может открыть себе дверь в иную жизнь. Быть может, Константин хотел непременно иметь ключи от этой двери.
Что бы ни было источником его веры, неужели его действительно воодушевил вид совместных молений мужчин и женщин низкого происхождения, чьи молитвы не только развеивали их страхи, но и вселяли в них надежду? При этом над христианским прощением Константину еще следовало поработать, ведь на Лициния оно не распространялось. В 325 г. бывшего цезаря, мужа Константиновой сестры, казнили по подозрению в измене, на следующий год та же участь постигла и сына Лициния.
Так что Константинополь был построен на видениях, вере и надежде, а еще – на честолюбивых стремлениях и крови.
До сих пор у любого христианина было два главных господина – Бог/Христос и цезарь/царь – между которыми неизменно существовало противоречие. Теперь же Константин олицетворял и то, и другое – и ему нужен был город под стать. И Византий преобразится, чтобы воплотить в жизнь этот честолюбивый замысел. В избранном им городе теперь царил мощный римский дух. Хоть Септимию Северу и его сыну Каракалле так и не удалось завершить свои помпезные планы, ипподром, термы Зевксиппа, расположение улиц и общественных территорий, величественный форум, окруженный портиками и колоннадами, которые назывались перистилем – к югу от древнего акрополя, – придавали Византию большое очарование.
Христианские летописцы сообщают, что Константин неустанно кружил вокруг Византия, пешком и с копьем в руках, все расширяя и увеличивая город.
– Когда же ты остановишься? – спросили у него.
– Пока шествующий впереди меня незримый руководитель не найдет нужным остановиться, – отвечал Константин{187}.
Однако языческий жрец все же пропахивал позади императора борозду на удачу – вероятно, чтобы обеспечить свободу выбора. Большинство крупных городов и цивилизаций доказывали свою богоданность. В случае со Стамбулом – благодаря его великолепному расположению – поверить в это было несложно.
187
Нам до сих пор точно не известно, что же происходило в те несколько месяцев, когда Константин решил, что центром его деятельности станет Византий. Но многие поколения вписали свои домыслы в историю, превратив их в исторические факты. Эдвард Гиббон в своей книге «История упадка и крушения Римской империи» пишет, что Константин «сделал все, что мог, чтобы возбудить в душе зрителей глубокое чувство надежды и благоговения. Пешком и с копьем в руке шел император во главе торжественной процессии и затем наметил черту, которая должна была обозначать границы будущей столицы; он вел эту черту так долго, что удивленные зрители наконец осмелились заметить, что она уже превышает самые широкие размеры большого города. «Я все-таки буду двигаться вперед, – возразил Константин, – пока шествующий впереди меня незримый руководитель не найдет нужным остановиться». Гиббон, том I, глава 17 (1776–1789). Перевод на русский В. Н. Неведомского (1877 г.)