– То есть она все еще там?
– Ну, вы не знаете, он это или она, – заметила между прочим секретарша.
Но Зелиха знала, просто знала.
Несмотря на сгущавшиеся сумерки, казалось, только рассветало. Дождь перестал, а жить стало хорошо и почти легко. К пробкам на улицах прибавилась еще и слякоть, но после дождя пахло такой свежестью, что во всем городе повеяло чем-то волшебным. Там и сям дети топали по лужам, c наслаждением предаваясь этому маленькому греху. Если и было время грешить, то именно сейчас, в эту краткую минуту. В такие мгновения Аллах кажется не только всевидящим, но и заботливым. В такие мгновения Он словно становится ближе.
Зелихе подумалось, что еще немного – и Стамбул превратится в счастливый город, романтический и живописный вроде Парижа. В Париже она, впрочем, никогда не бывала. Мимо пролетела чайка и прокричала какое-то тайное, но почти понятное ей послание. Секунд на тридцать Зелиха решила, что стоит на пороге совсем новой жизни.
– Почему же Ты не дал этого сделать? – прошептала она к собственному удивлению, но тотчас устыдилась сорвавшихся благочестивых слов и принялась в ужасе просить прощения у себя, безбожницы.
Прости, прости, прости.
На небе появилась радуга, а Зелиха ковыляла весь дальний путь до дома, прижимая к себе чайный сервиз и сломанный каблук, а на душе у нее было так хорошо, как давно не было.
Вот так в первую пятницу июля около восьми вечера Зелиха пришла домой, в несколько обветшалый особняк с высокими потолками, построенный еще в османские времена и очень странно смотревшийся между теснившими его высокими многоквартирными домами. Одолев изогнутую полукругом лестницу, она обнаружила, что все дамы семейства Казанчи уже собрались наверху за большим обеденным столом и приступили к трапезе, явно не сочтя нужным дождаться младшую.
– Здравствуй, незнакомка, проходи, займи место за нашим столом! – воскликнула Бану, склоняясь над хрустящим запеченным куриным крылышком. – Пророк Мухаммед велит делиться со странниками.
Губы у нее лоснились, щеки тоже. Лоснились даже ее блестящие оленьи глаза, как будто она специально размазала куриный жир по всему лицу. Она была на двенадцать лет старше и на тридцать фунтов тяжелее Зелихи, так что могла показаться, скорее, ее матерью, а не сестрой. Бану утверждала, что у нее очень странный обмен веществ, поэтому все съеденное тотчас откладывается в теле. В это вполне можно было бы поверить, если бы не утверждение, что, питайся она одной лишь чистой водой, ее организм и это превращал бы в жир, так что она при всем желании никак не может повлиять на свой вес и нет никакого смысла предлагать ей сесть на диету.
– Угадай, что у нас сегодня? – весело продолжила Бану, погрозила Зелихе пальцем и ухватила второе крылышко. – Фаршированные зеленые перцы.
– Похоже, мне повезло! – ответила Зелиха.
Меню сегодня было вполне привычное. Гигантская курица, йогуртовый суп, а еще запеченные баклажаны карныярык (фаршированные мясом баклажаны), пилаки, вчерашние котлетки кадынбуду, соленые огурцы, свежеиспеченный борек, кувшин айрана и, само собой, фаршированные зеленые перцы. Зелиха тотчас придвинула стул. У нее был тяжелый день, а тут еще этот семейный ужин. Но что поделать, слишком уж хотелось есть.
– И где ты шлялась, красавица? – проворчала мать, в прошлой жизни бывшая не иначе как Иваном Грозным.
Она приосанилась, выпятила подбородок, свирепо нахмурила брови и наконец повернулась к Зелихе, как будто, сделав такое страшное лицо, лучше могла читать мысли дочери. Так они и стояли, Гульсум и Зелиха, мать и дочь. Стояли, сурово уставившись друг на друга, и каждая была готова к ссоре, но не хотела начинать первой. Зелиха отвела глаза, прекрасно понимая, что выказывать характер при матери не стоит.
Заставив себя улыбнуться, она уклончиво ответила:
– На базаре были отличные скидки. Я купила набор чайных стаканчиков. Они потрясающие. Все в золотых звездочках, и ложечки такие же.
– Ах, они такие хрупкие, – прошептала вторая по старшинству сестра Севрие, учительница отечественной истории в старших классах одной частной школы. Она всегда придерживалась здорового сбалансированного питания, а волосы укладывала в идеальный низкий узел, из которого не выбивалась ни единая прядь.
– Так ты на базаре была? А почему корицы не купила? Я же с утра тебе сказала, у нас сегодня на десерт рисовый пудинг, а корица вся вышла, нечем посыпать, – нахмурилась было Бану, но только на долю секунды и беззаботно откусила еще кусочек хлеба.
По поводу хлеба у Бану тоже была своя теория, которую она часто повторяла и неизменно претворяла в жизнь. Согласно этой теории, без должного количества хлеба за каждой трапезой ее желудок не поймет, что насытился, и будет требовать еще еды. Чтобы он осознал степень своего насыщения, необходимо все заедать изрядными порциями хлеба. Поэтому Бану все ела с хлебом: картошку, рис, макароны, борек, а если с желудком нужно было объясниться с недвусмысленной определенностью, она ела хлеб с хлебом. Ужинать без хлеба – великий грех. Может, Аллах его и прощал, но Бану – никогда.