— Да хватит болтать! — все-таки не выдержал Али. — У нас еще чертова куча дел! Говори по сути!
— Конечно, начальничек, конечно, как скажете. Только не злитесь. Значит, так. Сюда же всегда толпы туристов приходят, верно? Инспектор, это ж уму непостижимо! Со всего мира прут, всякий разный народ, семьдесят две национальности… И больше всего — греки. Некоторые прям рыдают перед колонной. А кто-то крест нательный вытаскивает, совсем как наш священник из Кумкапы. Мы, ясен перец, понятия не имеем, чего это они так расстраиваются, ведь мы языков не знаем. Но однажды все-таки дотюхали, в чем тут дело. Приезжает, значит, группа туристов, молодежь всякая. С ними гид, симпотный такой. И тут — ничё се! — слышим, как этот гид по-турецки говорит. Я к ним бочком-бочком, уши-то развесил, как капитан Реджеп из Кумкапы свои паруса. Так все и узнал. Колонну эту какой-то там император Константин приказал поставить. Ну, про это я слышал. А вот детали… Короче, когда ее тут ставили, мать императора привезла — кажись, из самого Иерусалима — куски креста, на котором был распят Иисус Христос, гвозди там и все такое… И все это несметное богатство спрятали прямо под колонной. Там какая-то потайная комната… не, не комната — церковь. Церквёнка в честь вот этого самого Константина и его матери… как там ее? — имя-то позабыл. Шло время, Константин этот помер. И его вроде как святым объявили. Прям взаправду, настоящим святым. Так гид сказал, за что купил, за то и продаю. Еще сказал, что в Святой Софии есть даже какая-то мозаика с его изображением, и не где-нибудь, я рядом с ихним Иисусом. А потом настал день, когда султан Мехмед взял город. В то время тут тоже правил Константин, но не тот, другой. И вот когда наши тут все позахватывали, этого Константина никто не нашел. Убитые, раненые — нету среди них, исчез. И есть такие, кто до сих пор считает, что Константин этот укрылся под колонной и ждет. И однажды настанет день, когда греки Стамбул отвоюют и снова установят здесь христианство. И этот Константин проснется и будет воевать против нас с мечом в руке.
— Ты опять фигню какую-то несешь, — встрял в разговор Джелло. — Тебя инспектор об одном спрашивает, а ты заладил…
Бродяга наверняка подумал, что из-за трепа приятеля у них будет куча неприятностей. Мне, однако, рассказ показался занимательным. В нем было за что зацепиться, потому что убийц, возможно, толкали на преступление какие-то легенды. И чисто по-человечески мне понравилась манера речи Шеффана… По всему видно, Стамбул он знает как свои пять пальцев. Такие люди могут многое рассказать… Научат настоящей жизни… Бродяги не редкость в нашем городе. Они не справились с этой жизнью, но это не значит, что их можно списывать со счетов…
— Пусть говорит, не встревай, — остановил я Джелло.
— Дело ваше, инспектор, — пожал он плечами. — Я просто думал… э, да ладно…
Шеффан с ухмылкой посмотрел на приятеля, а потом продолжил:
— Я, инспектор, слушал того гида во все уши, но — Аллах свидетель — не особо поверил ему. До тех самых пор, пока не увидел Константина собственными глазами.
Тут уже Шеффана оборвал Али:
— Кого-кого ты видел?
— Константина, начальничек, — совершенно серьезно ответил бомж. — Хотя если спросите, какого именно, тут я ничего не скажу, откуда ж мне знать. Короче, была дождливая ночь. Мы с покойным Зеки Похотником забрались под эту колонну и спим. То есть не спим — отрываемся понемножечку. — Он замолчал — не сболтнул ли лишнего? — и тут же разъяснил: — Вы не подумайте, у нас гашиш и всякая такая дрянь не водится. Винишко мы пили, другим не балуемся. Так вот, значится, пьем мы, голова уже чугунная, но ум по-прежнему светел. И вдруг как начали молнии над нами сверкать! Небеса разверзлись, и дождь, благословенный дождь обрушился на землю. Я уже собрался накрыться брезентом, он у нас припасен был, как вдруг раздался громкий хлопок, и в тот же миг все фонари погасли. Тьма кромешная, ругаться будешь — не выругаешься. И тут еще одна молния как жахнет прямо над нами! В нас с Похотником не попала — угодила в колонну. Аллах свидетель, прямо по самой верхушечке. — Он снова бросил извиняющийся взгляд на Зейнеп: — Ты уж прости, сестричка, за сравнение, но колонна начала светиться, как огни борделя. Мы с Похотником так струхнули, что воздели руки к небесам и воззвали к милости Аллаха. Вдруг видим: на вершине колонны мужик какой-то с мечом в руке. Не мужик, конечно, — сам император… На груди крест огромный, на голове — корона золотая. И корона эта как солнце яркое сияет, на все семь холмов Стамбула! Поняли мы: что-то не так, гяуры[8] наступают. Короч, мы как припустили! Побросали все: бутылки, припасы съестные — и бегом вон к той мечети Атик Али-паши. Винишко туда не прихватишь — не положено, хорам. И с того проклятого дня держусь я подальше от этой колонны. — Он медленно поднял правую руку. — Знаешь, инспектор, в ту ночь, когда призрак Константина явился нам, я сказал себе, что христиане никогда не оставят нам этот город. Они будут изводить нас, превратят нашу жизнь в ад. Вот почему я спрашивал, не христианин ли это.