— Пришла Лейла Баркын. Хочет поговорить с вами.
Вот так поворот. Горделивая директриса пожаловала к нам из самого дворца Топкапы! Должно быть, дело важное.
— Хорошо, пусть ее проводят в мой кабинет.
Пока Али передавал мои слова, я спросил у Зейнеп:
— Ты сейчас занята?
— Жду результаты вскрытия.
— Хорошо, попробуй узнать еще что-нибудь о жертвах. Чем больше ты соберешь информации, тем лучше.
Потом, обратившись к Али, я попросил:
— Найди адрес Мукаддера Кынаджи. Я сейчас переговорю с Лейлой Баркын, а потом мы с тобой съездим к нему домой — посмотрим, что удастся выяснить.
Нелегкий разговор
Я открыл окно — со вчерашнего дня в кабинете стоял спертый воздух. Мне было любопытно, о чем именно хотела поговорить Лейла Баркын. Только я разместился в своем кресле, как она показалась в дверях.
— Здравствуйте, Невзат-бей. Надеюсь, не сильно вас отвлекаю.
Она была одета в темно-синий костюм с юбкой и белую блузу.
Вчера ее волосы были немного растрепаны, но сегодня она аккуратно собрала их в пучок, и теперь ничто не отвлекало взгляд от ее красивого лица. Удивительно хороша!
— Прошу вас, проходите, Лейла-ханым. — Я приподнялся в кресле и протянул ей руку. Мы обменялись дружеским рукопожатием.
— Собиралась позвонить, но, оказывается, не записала ваш номер, — сказала она, немного смутившись.
Припомнила, наверное, как вчера выговаривала нам за то, что явились без предупреждения. Но это все мелочи. Самое важное — Лейла пришла ко мне, несмотря на свою занятость.
— Все в порядке, — заверил я ее, указав на стоявшее перед столом кресло. — Я никуда не спешу, присаживайтесь.
— Благодарю.
— Выпьете что-нибудь?
Ее взгляд скользнул по бутылке воды у меня на столе.
— Стакан воды, если можно. Не отниму у вас много времени. Мне и самой пришлось бросить все дела. Через две недели к нам в музей приедет премьер-министр Швеции, так что мы готовимся.
Я достал из шкафчика стакан и, наливая воду, спросил:
— Если вы здесь, несмотря на такой график, полагаю, вам есть что сказать?
— Совершенно верно, — согласилась она, беря стакан и делая глоток. — На самом деле я хотела обсудить с вами два вопроса.
— Я вас слушаю.
Она поставила стакан на стол.
— Первый касается Намыка.
Она снова остановила свой взгляд на мне. Ее глаза были не чисто карими, а с зеленоватым оттенком. Но не с ярко-зеленым, как у Евгении, а с каким-то немного более мутным.
— Уверена, вы уже прочли его дело, — в голосе Лейлы я уловил тревогу. — Думаю, в полиции на него собран увесистый том. Во время военного режима Намык сидел в тюрьме.
— Я в курсе. Он ранил двух полицейских, и один из них лишь чудом уцелел.
— Но ведь и полицейские тоже в него стреляли, — воскликнула она, но затем взяла себя в руки и продолжила уже более спокойным тоном: — Намык в этой перестрелке тоже чуть не погиб. До сих пор носит пулю в позвоночнике. Он знает кучу отличных хирургов, но ни один из них не рискнул достать ее. Теперь ему грозит паралич.
Перед моим мысленным взором предстало лицо Намыка, его насмешливый и уверенный взгляд. Потом из тумана памяти проступил давнишний случай, который не утратил своей яркости даже спустя много лет. Погиб паренек; его застывший взгляд как будто вопрошал: «Зачем вы сделали со мной такое?»
Все произошло перед фабрикой в районе Байрампаша. Ту фабрику мне никогда теперь не забыть. Паренек прятался за железными воротами — его поймали за расклейкой плакатов. Он был членом какой-то организации. Мы расследовали убийства, и такие дела нас не касались. Но в стране было военное положение, и правительство задействовало всех полицейских — даже сотрудников дорожной службы — для работы с политическими преступниками. Для военных огромный город превратился в поле для охоты, а мы — в их гончих псов. Если где-то что-то случалось, все находившиеся поблизости должны были срочно ехать туда. И теперь наша работа, помимо прочего, заключалась в отлавливании молодых людей, объявленных террористами. Были ли они и правда террористами? Очень сомневаюсь. В то время на любого выступавшего против власти вешали ярлык террориста или предателя родины, а нашей задачей было таких людей поймать, добиться от них признания и засадить за решетку. Были, конечно, и честные полицейские, которым все это не нравилось. Но большинство охотно помогали военным. Так вот, тот парень прятался за железными воротами завода. Через громкоговоритель мы приказали ему выйти. Сначала он колебался, но в итоге не выдержал. Приоткрыв ворота, вышел нам навстречу. Пистолет в руке, но дуло опущено вниз. Я даже не успел крикнуть, чтобы он бросил оружие, как вдруг стоявший рядом со мной полицейский без единого предупреждения открыл огонь. Парень запаниковал и выстрелил в ответ. Первая же выпущенная им пуля попала в цель. Остальные полицейские тут же спустили курки. Тело паренька ходуном ходило под градом пуль, как листок, дрожавший от порыва ветра. Думаю, он умер в ту же секунду. Рухнул на землю, словно пустой мешок. Я подошел к нему: на его широком лбу и в распахнутых васильково-синих глазах отпечаталась не глубокая печаль из-за внезапно прерванной жизни, а удивление юного мальчишки, спрашивавшего, зачем мы это сделали с ним. Я нашел его паспорт: Ишык Сарыджан. Посмотрел на дату рождения — всего шестнадцать.