Я мог бы, наверное, и дальше вести свой внутренний монолог, но вдруг заволновался, не пропустили ли мы нужный дом.
— Али, где дом убитого?
Он с трудом оторвался от созерцания местных жителей — видимо, они казались ему пришельцами с другой планеты.
— Мы почти на месте, инспектор. — Он пытался припомнить ориентиры. — На первом этаже должна быть мясная лавка «Халис Касап». — Слегка вытянувшись вперед, он посмотрел в конец улицы. — Думаю, где-то там.
Как раз в этот момент мы проезжали мимо продуктового магазинчика, названного в честь одной из основных догм ислама. Али опять завелся:
— Вы только посмотрите на вывеску! «Таухид Маркет»!
Я не подозревал, что у Али такие стереотипы в отношении религиозных людей.
— Ты не очень-то жалуешь мусульман.
— Дело вообще не в мусульманах, инспектор, — возразил он. — Хвала Всевышнему, я сам мусульманин.
Не зная, что сказать, он снова перевел взгляд на дорогу. Но внутри у него все кипело, он не мог молчать:
— Эти люди приносят исламу дурную славу. Отбивают любовь к религии, к вере.
— Кто, позволь поинтересоваться, отбивает эту любовь? Ты в нашем участке таких встречал?
— В участке такие тоже есть, инспектор, вы и сами знаете. Но я с такими ретроградами сталкивался и раньше.
Он ненадолго умолк и смотрел на дорогу. Мыслями он был не здесь, а где-то очень далеко.
— Когда я был мальчишкой, у нас в приюте в Йозгате был директор по имени Шерафеттин Сойгезер. Фамилия красивая, да только сам — подонок… — голос его задрожал. — Он любил рассказывать, что он тоже якобы был сиротинушкой и рос в приюте. И всегда приговаривал: «Я посвятил свою жизнь Аллаху — этим и спасся». А я вам вот как скажу: не богу он себя посвятил, а дьяволу. Не может быть, чтобы Аллах позволял тем, кто в него верует, быть настолько безжалостными. Этот подлец, кажется, ничего не знал ни про жалость, ни про милосердие. Держал нас в ежовых рукавицах и проходу не давал со своим исламом. Пригласил учителя и тайно ввел в школе урок изучения Корана. А мы ведь совсем маленькие были, по-турецки едва читали, какой уж там арабский! Но разве ему это важно? Не понял — плачь не плачь, будешь наказан. Мы хотели играть — для него это было свидетельством неверия. Даже телевизор этот помешанный запрещал смотреть. А как раз в то время показывали известный мультик, «Викинги» назывался. На улице ребята только про него и говорили. В теплых домах, усевшись у ног родителей, они смотрели этот мультик, а потом взахлеб рассказывали о приключениях викинга Вики. Вот и нам, приютским, стало интересно, что же это такое. Ребята постарше пошли к директору, попросили разрешения посмотреть «Викингов». Тот в ответ лишь прикрикнул: «А ну марш в комнаты!» Я его не послушался. До того меня разбирало любопытство, что однажды вечером улучил момент, когда в гостиной никого не было, включил телевизор и уселся перед экраном. Я ведь был всего лишь ребенком, инспектор. И до того меня увлекли приключения этого Вики, что я позабыл и о жестоком директоре, и о своей сиротской доле. Время для меня исчезло — я с головой погрузился в волшебный мир на экране. Но безжалостная реальность напомнила о себе мощной оплеухой по левой щеке. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Не успел я опомниться, как получил еще один удар — справа. Я потерял сознание, что с меня взять — совсем мальчонка. Очнулся в подвале, из левого уха сочилось что-то теплое, посмотрел — кровь. Щеки горят огнем. Но боль — ерунда, когда я поднял голову и через решетку в окне увидел кладбище, вот тогда чуть не умер от страха. При виде надгробий я вспомнил бесчисленные истории про привидения, и волосы у меня встали дыбом. В панике я бросился к двери и, барабаня, кричал: «Откройте, выпустите меня!» Но тщетно. Я умолял: «Клянусь, ей-богу, больше никогда не посмотрю на телевизор, даже близко не подойду». Я надеялся, что от этих слов директор смилуется. Но нет, этот мерзавец сам не пришел и не послал никого из старших ребят. Я обессилел, рухнул на пол и беззвучно заплакал. Но слезами делу не поможешь. Повернувшись спиной к окну — и к надгробиям, — я свернулся калачиком на мешке из-под картошки. Мне хотелось поскорее уснуть, ведь во сне мне не было бы так страшно. Но куда там — я подскакивал от малейшего шороха. Где-то кошка мяукнет, а мне кажется, это привидения летят. Где-то собака гавкнет — а мне злые духи чудятся. От всего бросало в дрожь. Много часов я лежал неподвижно. Немного забылся сном, а когда проснулся, почувствовал, что между ног сыро. Оказалось, описался. Уже и рассвело, но до меня по-прежнему никому не было дела. Поэтому я даже не придал значения этой маленькой аварии. А вот директор придал: за эту оплошность он наказал меня палкой. А после всего еще и наставлял меня: мол, это для моего же блага — в воспитательных целях. Честное слово, инспектор, будь я тогда постарше, убил бы подонка. Но мне ничего не оставалось, как плакать и молча слушать. С тех самых пор ненавижу, презираю таких людей.