Не глядя на него, девушка принялась стягивать с себя шарф, шапку и куртку. От Бена не скрылось то, что движения ее были медленными и вялыми. Лицо девушки было болезненно бледным, только легкий румянец от мороза скрашивал белизну. Брови нахмурены над покрасневшими глазами, а в изгибе губ явно читалось напряжение. Она молчала, и Бен спросил несмело:
— Как все прошло?
— Лучше, чем могло бы быть, — ответила девушка негромко, вешая куртку на крючок, а после, наконец, обратила свое лицо к Бену. — Но мне от этого не легче.
Она глубоко вздохнула и прислонилась о противоположную от Бена стену. Они вновь глядели друг на друга в полнейшей тишине, но это молчание и глаза Рей сказали Бену намного больше, чем если бы она немедленно стала изливать ему все, что произошло с ней в доме ее родителей.
Он чувствовал ее тоску, ее горечь, что заставляла кривиться ее губы, ее боль так, как если бы это были его собственные ощущения. Ему и было больно от того, что ее глаза вновь были полны слез.
Бен шагнул к ней, и она тут же отозвалась на его движение, делая шаг к нему. Он обвил ее руками, закрывая собой, и она потонула в его объятиях. Он обнимал ее именно так, как хотел. Держа в руках ее тонкое тело, он только сейчас понял, насколько она хрупкая по сравнению с ним. Она дрожала и льнула к нему, крепко стискивая его ребра.
Никто из них ничего не говорил. Бен слушал, как она негромко всхлипывает, уткнувшись в его плечо, и не находил, что сказать. Возможно, и не нужно было сейчас ничего говорить, потому что любая фраза, что могла бы прозвучать в этот момент, казалась ему глупой и неуместной.
Через некоторое время Рей сама отстранилась, поднимая к нему заплаканное лицо.
— Черт, прости, — голос ее звучал сипло, — я залила слезами всю твою рубашку. А думала, что слез во мне уже не осталось.
— Ничего, высохнет, — отозвался Бен, легко касаясь пальцами ее волос на затылке.
Девушка издала нервный смешок, вновь утыкаясь куда-то между его плечом и шеей, и оголенной кожей он почувствовал ее теплое дыхание. По телу пробежали мурашки.
Она отстранилась, ладонями утирая мокрые щеки.
Взгляд Бена упал на губы Рей. На какое-то время он завис, глядя на них, пока не понял, что Рей замерла, и так же смотрит на него. В ее глазах читалось робкое ожидание, а сам Бен физически чувствовал, как покалывают его губы от желания коснуться ее губ поцелуем, но вместо этого он вымолвил:
— Хочешь чаю? У нас в доме много ромашкового чая. Мама пьет только его.
Рей усмехнулась и ответила, отпуская взгляд:
— Да, ромашковый чай сейчас будет кстати.
Бен направился на кухню, Рей последовала за ним.
Ну, и откуда вдруг на него накатила робость?!
Он же вчера целовал эту девушку, признавался ей в любви, пел ей песню Джона Леннона, в конце концов! А сейчас чувствует себя рядом с ней невинным пятиклассником, впервые осмелившимся подарить девочке цветочек.
Она же ждала, она хотела, чтобы Бен поцеловал ее. Он ясно видел это.
Но он придурок.
Нужно просто расслабиться и вести себя естественно. Ведь от того, что они теперь пара, между ними не многое изменилось.
Бен набрал воды в чайник и поставил тот на плиту. Рей устроилась на стуле за обеденным столом, а сам Бен остался на ногах, прислонившись к разделочному столу и скрестив руки на груди.
— Какие они, твои родители? — спросил он.
Девушка пожала плечами.
— Не знаю, — сказала она. — Отец, его зовут Джон, вроде ничего. Представляешь, он не знал о моем существовании.
— Это как? — Бен недоуменно нахмурил брови.
— За все эти годы Кира не удосужилась ему рассказать обо мне.
— Кира — это твоя мать?
— Да, — кивнула Рей, и вдруг негромко рассмеялась, — и она очень странная. Серьезно, очень, очень странная женщина. Она сказала, что не любила меня, и из-за этого я рыдала в машине…
— Она сказала — что? — опешил Бен.
— Сказала, что не любила меня. Я сама спросила ее об этом. Меня это расстроило, конечно, но вот теперь я вижу, что ничего страшного в этом нет. Я уже сказала, что она странная. У нее куча подростковых обид на Оби-Вана, которые она не может простить ему по сей день. Она что-то твердила про контроль, про деспотизм дедушки, про то, что он пытался распоряжаться ее жизнью. Меня она родила, чтобы досадить ему. И оставила с ним по этой же причине. Если честно, теперь я убеждена в том, что это — единственная верная вещь, что она для меня сделала. Я бы не хотела, чтобы она меня растила.
Все то время, что Рей говорила, Бен очень внимательно следил за выражением ее лица. Начала она с улыбки, неяркой, но все же делавшей ее речь более светлой. Но к концу улыбка сошла на нет, оставив лишь скорбно изогнутый рот и складку между бровей.
Бен сглотнул ком в горле.
Что должен чувствовать человек, которому сказали, что его никогда не любили? Если это сказала собственная мать?
Бен всегда считал, что их семья, семья Соло — пример того, какой не должна быть нормальная семья. Их взаимоотношения, отношение родителей к нему, должно было иллюстрировать, какими не должны быть отношения в семье, и как не должны родители относиться к собственному ребенку.
Лея со своим деспотизмом, Хан, относящийся ко всему с присущей только ему особой легкомысленностью, Люк, требующий от него слишком многого. Ему всегда казалось, что хуже ничего быть не может.
Оказывается, может. Нелюбовь — хуже всего.
Да, родители подводили его бессчетное количество раз. По их милости он лишался такой радости, как провести праздники в кругу родных людей. Даже сегодня, уходя утром, никто из его родственников не потрудился сообщить ему, куда, зачем и как надолго они уходят в выходной день.
Все это паршиво, конечно. Но если быть честным с самим собой и справедливым к собственным родителям — Бен никогда не чувствовал, что его не любят.
На ум приходили недавние слова Хана о том, его любовь к Бену и Лее — это единственное, в чем он никогда не сомневался. И теперь Бен, кажется, понимал, что хотел тогда сказать ему отец.
— Надеюсь, ты влепила ей пощечину? — спросил Бен осипшим голосом.
— Нет, — вздохнула Рей, — не подумала об этом.
Закипел чайник. Бен отвернулся, выключая огонь.
— Что ж, — сказал он, — тогда твоей матери повезло, что ты не похожа на меня. Не понимаю, как ты сдержалась, если даже мне захотелось ударить ее. А ведь я даже не видел эту женщину.
— Я не такая психопатка, как ты.
— Тут я бы поспорил, — весело сказал Бен. И туго натянутая пружина беспокойства в его груди заметно ослабла, когда он услышал ее негромкий смех.
Парень достал чашки из шкафа, кинул в них по пакетику ромашкового чая и залил все это кипятком. Краем глаза он заметил, что девушка очень пристально наблюдает за его действиями.
— Что-то не так? — спросил он, доставая сахар.
— Нет, все так. Ты готовишь мне чай.
— И что?
— Это мило. Ты очень милый.
Теперь девушка широко улыбалась.
— Ты говоришь это с целью смутить меня? — спросил Бен, чувствуя, как его лицо заливается румянцем вопреки его желанию.
— И у меня это получается. У тебя уши покраснели.
— Да ты сама все время краснеешь, стоит мне подойти к тебе ближе, чем на метр, — парень подошел к Рей, ставя перед ней чашку с дымящимся чаем, и как бы ненароком касаясь ее руки, — или коснуться тебя.
— Неправда, — сказала девушка упрямо, глядя, как Бен устраивается напротив нее со своей чашкой.
— Правда, — кивнул Бен, — всегда замечал за тобой эту особенность.
— Просто не могу поверить, что я действительно тебе нравлюсь.
— Я и сам не могу в это поверить. Мне нравится мусорщица. Ужас и кошмар.
Рей бросила на него возмущенный и глубоко уязвленный взгляд, и Бен рассмеялся. Девушка спряталась за чашкой, делая глоток чая, но Бен все равно заметил, что и она улыбается.
Было в этой обстановке что-то очень теплое и умиротворяющее.
Позже Бен и Рей перебрались в комнату Бена. Они сидели на его кровати, прислонившись к изголовью, и разговаривали. Бен уже в который раз за весь день благодарил небо, что они одни. Если бы в доме были Люк и Лея, то никто бы не дал им спокойно провести время наедине друг с другом, потому что по опыту с Илайн Бен помнил, как они по очереди заглядывали в его комнату с проверкой на пристойность их поведения. Так что зажиматься им приходилось в основном у Илайн, так как ее родителям было до лампочки, чем занимается их дочь в собственной комнате.