От гнетущего безмолвия мачехи я начала уже злиться: хорошо любить приятных и пушистых, а как только эти «пушистые» оступаются или противоречат, так и любовь проваливается в тартарары, на её место приходит осуждение. Оксана постоянно твердила, что любит меня, пусть не как дочь – ей самой всего-навсего 32 года, но как сестру точно. Вот теперь видно будет, какова цена её любви, найду ли я в ней поддержку.
- Ты не яблочко, - вдруг сердито раздалось в трубке, - скорее ананас, вся в шипах и терпкая на язык, когда тобой объешься. - Оксана, не удержавшись, хихикнула своей шутке. – Что случилось, того уже не изменишь! – Помолчала секунд пять, потом восторженно заговорила, быстро-быстро, словно убеждала саму себя: - Ребёнок – это же здорово! Другие годами ждут да не могут родить, а у тебя будет малыш к окончанию университета, и не надо будет в декретный отпуск ходить, в редакции, где будешь работать, не будут возмущаться. Я думаю, отец тебя поймёт, мы поможем тебе… У нас и коляски две от Данилки остались, одна зимняя, другая летняя, мама никому не отдала – думала, я второго рожу. А теперь вот тебе пригодятся – какая радость!
Я обрадованно засмеялась: на душе стало так легко, как будто долго шла по лесу по неверной дороге и вдруг вышла на знакомую тропинку. Если Оксана приняла, то быстро расставит всё по своим местам, отцу придётся лишь согласиться. Она умеет его убеждать, до моих каникул у неё есть ещё время.
Глава V
При тусклом свете, падающем из узкого окошка сверху, мне было видно, как мальчик напуган. Несмотря на то, что был старше меня и выше на полголовы, он захлёбывался в рыданиях каждый раз, когда люди в чёрных шлёмах-масках заглядывали в подвал. Попытки его разжалобить наших с ним похитителей оборачивались только оскорблениями с их стороны. И хоть язык был непонятным, по тону кавказцев можно было об этом догадаться.
- Не надо плакать, это их раздражает, они ценят стойкость! – сказала я громко мальчику. – Лучше сядь со мной рядом и поговорим. Мне девять лет, а тебе?
Мальчик не захотел отвечать, демонстративно отвернулся к стене. Но всхлипывания его стихли. И кругом вдруг установилась неприятная тишина, страшная тишина. Никто уже к нам теперь не заглядывал. Мы остались вдвоём – и больше нет никого в мире! Мы замурованы под землёй, под бетонными плитами. Кричи – не докричишься!..
Никогда больше не буду рожать – такова была моя первая мысль, когда я пришла в повседневное сознание после лихорадочных схваток, длившихся почти сутки, когда всепоглощающая боль в животе, затмевающая всё вокруг, отступила. Даже после того, как мне поднесли сыночка и он чуть-чуть улыбнулся приоткрытым пухленьким ротиком, я не передумала: пусть демографию страны улучшают другие, а мне хватит подобных испытаний на всю оставшуюся жизнь.
Буду держаться подальше от мужчин. Правда, от одного мужичка уже мне никуда не деться – круглолицое, с тёмным пушком на головке существо, громкоголосое и требовательное, взяло меня в плен навеки. Сына я назвала Антоном. Сама не знаю почему. Нет в моей родне ни дедушек, ни дядюшек с этим именем. Просто пришло на ум – вот и всё. Я стала звать его Тошей.
На выписку из больницы собрались почти все мои друзья. Приехала Оксана с моим шестилетним братом Данилкой. Отец всё ещё был в командировке. Я не встретилась с ним на каникулах: он задержался в своём «походе», последнем, как сказала мачеха, после него он собирается уйти из армии.
Явился с огромным букетом цветов Глеб, сияющий, побритый – наконец-то, расстался со своей бородкой - довольный, словно именно он отец ребёнка. Недаром медсестра так и решила, вот почему протянула завернутого в голубое одеяльце Тошу ему. Глеб принял ребёнка с благоговением и не хотел отдавать Оксане, когда та, усаживаясь в такси, на правах старшей в семье пыталась взять малыша.
- Я усыновлю Тошку, - заявил он, то ли шутя, то ли всерьёз, - Тася, будешь моей женой?
- Я бы с радостью! – рассмеялась я. – Но теперь мой повелитель – вот в этом свёртке, ему и выбирать мне второго мужа.
- Я выслужусь перед ним, и он даст своё одобрение, правда, Ваша светлость Уашенька!
Мне нравилось, как шутил Глеб, при этом он лукаво и одновременно подбадривающе посматривал на меня. В сложные для меня два месяца перед родами, когда я превратилась в неповоротливую утку с тяжёлой ношей спереди, этот парень стал для меня просто палочкой-выручалочкой во всём. Он много уделял мне внимания: встречал с лекций, водил раза три в театр, несколько раз на выставки картин в художественную галерею, сопровождал в поликлинику.