Удостоверившись, что пространственный портал пройден без проблем, Мастер зевнул, показав всё ещё сидящему на полу молодому человеку свои пожелтевшие от дешёвого табака крупные зубы, что означало мол, ничего интересного. Скукотища. Зеркало к этому времени снова стало зеркалом, давно не мытым, пожелтевшим от времени, отражавшее занявшие свои места щётки, швабры и оцинкованное ведро с половой тряпкой.
Безбилетник ушёл, в надежде уехать на последнем автобусе. Ушла электричка к городу областного значения, лишь пара человек осталась в ожидании московского поезда. Станционный смотритель, Мастер пассажирских и грузовых перевозок закинув голову назад, прикрыв глаза, стоял один на пироне, подставив лицо неясному свету звёзд, и его мефистофельская бородка острым клином впивалась в брюхо низко нависшему над ним зимнему небу. Возможно, он пытался представить, как где-то там, чёрт его знает где, пассажирский экспресс прибывает на вокзал параллельного нам мира.
Часть вторая
В дверь кабинета начальника станции негромко постучали, и внутрь вошла станционная уборщица, Ангелина Семёновна, полная тётка лет сорока пяти, с крупной родинкой под левым глазом на круглом всегда румяном лице. Сейчас раскрасневшееся лицо уборщицы выражало полное смятение, женщина явно сомневалась, но всё-таки сев на предложенный Нилом Климовичем стул решительно выпалила, словно боясь передумать:
– Пришла увольняться или дайте отпуск на месяц, – это было довольно неожиданным, ведь Климыч видел её утром, и ни о чём таком она похоже даже не помышляла. Вообще-то уже много лет они были с Семёновной на ты, но в моменты душевного волнения или ощущения вины появлялось это дистанционное выканье. День начинал приносить сюрпризы, а сюрпризов начальник станции не любил. Сняв крышку с графина, Климыч налил себе половину стакана негазированной минералки, но уборщица схватила его короткими полными пальцами с ярким маникюром и выпила, оставив на ободке окантовку дешёвой помады.
– Так Ангелина, говори, чего у тебя стряслось. Дома что? – глядя не на уборщицу, а на стоящий посреди стола с запылённой столешницей стакан спросил хозяин кабинета.
– Нет, дома всё нормально. Хворая я, чёрте что мерещится. Нервы стали ни к чёрту, дайте отпуск или увольте.
– Да что ты заладила, увольте, увольте! Рассказывай что произошло.
– Ой, боюсь Нил Климыч рассказывать. Вы же меня за чокнутую примите, а я ведь не дура какая-то.
– Да не тяни же! Ты давай рассказывай, а я сам решу, что с тобой делать, у меня ещё дел невпроворот, – теряя терпение, прикрикнул мужчина; честно говоря, дел у него особых не было, но знать об этом уборщице было ни к чему.
– В шкафу хозяйственном зеркало разбилось. Вернее разбили его, – опустив глаза на носки своих резиновых калош, произнесла Ангелина. – Я за шваброй с ведром туда пошла, а оно оттуда как полезет…
– Что оно? – озадаченно спросил начальник станции и уборщица, поняв это по-своему запричитала:
– Зачем я Вам это рассказываю, ведь Вы же мне не поверите…
– Прекратить немедленно! Что там на тебя «полезло»?!
– А я не знаю, может и не полезло, только я видела так же ясно как вот Вас сейчас, что-то или кто-то пытается выйти из зеркала. То вверх ткнётся, то вниз – стекло пузырями, будто кто его выдувает. И вдруг оно, как ринется в середину…, – тут женщина замолчала, наконец, подняв глаза на Климовича.
– И что? – спросил тот после затянувшейся паузы.
– Вылезло. Стекло дулось, дулось и потом лопнуло, будто мыльный пузырь, но абсолютно беззвучно и оттуда появился мужик. Сначала-то он им не был, как и вообще человеком: что-то такое бесформенное, огромное и … – замялась уборщица, подбирая слова.
– Лохматое?
– Нет, с чего Вы взяли? – удивлённо взглянула на начальника станции рассказчица. – Наоборот, мне показалось, что на нём не было, не только шерсти, а и кожи-то.
– Тебе показалось или ты видела?
– Видела, – вздохнула Ангелина Семёновна и вдруг часто задышав, заголосила плаксиво: – Ох, лучше бы мне этого не видеть. Чудище это пока из зеркала вылезало, в мужика превратилось, такого себе невзрачного, росту среднего – алкаш алкашом. Он идёт, а я через него всё вижу, но когда уже до выхода дошёл, ничего видно не стало, мужик как мужик. Ой, Климыч, что же теперь со мною будет? Меня же теперь в дурдом упекут! А мне туда же нельзя, у меня ведь семья, хозяйство. Корова у меня.