— Подозреваю, что нет, — проворчал он.
Глауен, который сидел рядом с Бодвином Вуком, поднялся и обратился к суду:
— Если Суд разрешит, то мне бы хотелось задать Арлесу один вопрос.
— Задавайте.
Глауен повернулся к Арлесу:
— Что ты сделал с моей почтой?
— Мы делали с ней то, что и положено в таких случаях, — хвастливо заявил Арлес, — Так как ни тебя, ни Шарда на станции не было, и никто не знал вернетесь ли вы обратно или нет, то мы отправляли почту обратно с пометкой «адресат неизвестен».
Глауен отвернулся.
— Вопросов больше нет, сэр, — сказал он Эгону Тамму.
Хранитель с грустной улыбкой кивнул головой. Потом он посовещался со своими коллегами и обратился к залу:
— Наше решение будет следующим: Глауен Клаттук получает свой законный статус. Суд выносит свое сожаление, что Глауен Клаттук стал жертвой, как сказал суперинтендант Вук, злонамеренного жульничества. Арлес и Друсилла лишаются всякого статуса и не могут рассматриваться даже как внештатники. Они должны немедленно, в этот же день, покинуть Дом Клаттуков. Комнаты должны немедленно приведены в первоначальный вид. «Немедленно» означает, что работы должны начаться с разу же по окончании суда и вестись круглосуточно. В случае отсутствия у Друсиллы и Арлеса средств на эти работы, работы должна оплатить леди Спанчетта, договорившись с Арлесом о возмещении на подходящих для нее условиях.
— Далее, Арлес и Друсилла приговариваются к восьмидесяти пяти дням тяжелого физического труда в трудовом лагере на мысе Джоурнал. Суд надеется, что этот опыт пойдет им на пользу. Это самое минимальное наказание, так что они должны считать, что им повезло.
Услышав это, Друсилла издала крик полный отчаяния, в то время как Арлес стоял молча уставившись в пол.
— Суд не может избавится от подозрений, что леди Спанчетта знала об этом деле гораздо больше, чем здесь было сказано, — продолжал Эгон Тамм, — Но суд не может выносить наказание, основываясь на одних только подозрениях, поэтому леди Спанчетта, в данном случае, не присоединиться к Арлесу и Друсилле на мысе Джоурнал. Суд не имеет права вмешиваться во внутренние дела Дома Клаттуков, но мы предлагаем ему освободить леди Спанчетту от должности председателя Выборного комитета и от других важных постов. Рекомендуем старейшинам Дома Клаттуков предпринять в этом отношении соответствующие действия.
— Если ни у кого больше никаких вопросов к суду нет, то будем считать заседание закрытым.
На следующий день Глауен снова посетил тюрьму. Когда он вошел в камеру, то застал Флореста склонившимся над книгой в элегантном розовом переплете. Флорест бросил в сторону Глауена недовольный взгляд.
— Что тебе надо теперь?
— То же, что и раньше.
— Боюсь, в этом я тебе не помощник. У меня осталось слишком мало времени, чтобы терять его впустую: мне надо закончить более важные дела.
Флорест снова углубился в книгу и, казалось, выкинул Глауена из своей головы. Глауен прошел в камеру и сел на стул напротив Флореста.
Прошло какое-то время. Флорест, нахмурившись, бросил взгляд на посетителя.
— Ты еще здесь?
— Я только что пришел.
— М этого слишком много. Как видишь, я занят книгой.
— Ты должен придти к какому-то определенному решению.
— Самое главное решение уже принято, — кисло усмехнулся он.
— А твой новый «Орфей»?
— Работу над ним будет продолжать Комитет Изящных искусств. Я знаю его председателя Леди Скеллейн Лаверти много лет, она давно уже загорелась этой идеей. Она принесла мне эту книжку, одну из моих самых любимых. Ты читал?
— Мне не видно заглавия.
— «Лирика безумного Наварта». Его песни остаются в голове навечно.
— Я читал кое-что из его песен.
— Хм! Удивительно! Ты кажешься… ну, тупым занудой тебе не назвать, но довольно скучным парнем.
— Я себя таким не считаю. На самом деле, я очень беспокоюсь за отца.
— Давай лучше поговорим о Наварте. Здесь есть великолепные отрывки. Моментальный проблеск, но когда ты начинаешь осматриваться, все уже прошло. Наварт мучился несколько дней, но наконец излил свое воображение в несколько замечательных четверостиший, буйных и пророческих, пронизанных ритмом, и каждое подчеркивается припевом:
Так одиноко она жила, так одиноко она умерла,
И так одиноко ветра мировые поют.
— Очень мило, — заметил Глауен, — Ты собираешься поговорить со мной только о поэзии?
Флорест высоко вскинул брови.
— Тебе досталась такая привилегия!
— Я хочу знать, что случилось с моим отцом. Похоже, ты знаешь. Не понимаю, почему ты не говоришь мне этого.
— И не пытайся понять меня, — заявил Флорест, — Я и сам никогда не делаю подобных попыток. У меня всегда такие разнообразные намерения.
— Скажи мне, по крайней мере, одно, ты знаешь, что с ним произошло или нет?
Флорест задумчиво потер подбородок.
— Знание — это очень сложное понятие, — наконец сказал он, — Его нельзя разбрасывать направо и налево, как крестьянин разбрасывает зерна. Знание — это сила! Этот афоризм стоит того, чтобы его запомнить.
— Ты так и не дал мне ответа. Ты собираешься мне хоть что-то сказать?
Флорест важно заговорил:
— Я тебе вот что скажу, а ты внимательно выслушай. Вполне очевидно, что наша вселенная очень тонкий можно даже сказать трепетный, механизм. Ни одно событие не происходит в ней не затронув что-то еще. Перемены это постоянное состояние космоса, даже Кадвол не может избежать изменений. Ах, прекрасный Кадвол с его чудесными землями и милыми поселениями! Луга купаются в солнечных лучах; они призывают наслаждаться всех обитателей этого мира. Животные могут пастись, птицы летать, а человек петь свои песни и плясать, и все это в мире и гармонии. Так и должно быть, каждый получает свою долю и каждый делает то, что считает необходимым. Таким видят жизнь многие народы и здесь и где-то в других далеких мирах.
— Возможно, все это и так, но как насчет моего отца?
Флорест нахмурился и сделал нетерпеливый жест.
— Ты что, действительно такой тупой? Тебе надо обязательно кричать в самое ухо? Ты подпишешься под тем идеалом, который я нарисовал?
— Нет.
— А Бодвин Вук?
— И Бодвин Вук тоже не подпишется.
— А твой отец?
— И мой отец не подпишется. На самом деле, почти никто на станции Араминта под этим не подпишется.
— У других людей в других местах встречаются более прогрессивные взгляды. Я сказал тебе достаточно, теперь ты должен уйти.
— Конечно, — согласился Глауен, — как вам угодно.
Глауен вышел из тюрьмы и пошел заниматься своими делами, это заняло у него весь оставшийся день и все следующее утро. В полдень Бодвин Вук обнаружил его завтракающим в «Старом дереве».
— Где ты прячешься? — спросил его Бодвин Вук, — Мы везде тебя обыскались.
— Вы даже не пытались посмотреть в Архивах, где сразу бы меня и нашли. А что такое срочное случилось?
— Флорест прямо из себя выходит. Он хочет посовещаться с тобой как можно быстрее.
— Ну что ж, пойду взгляну на него, — поднялся Глауен.
Глауен пересек реку и направился к тюрьме.
— Ну наконец-то, — обрадовался, увидев его, Маркус Диффин.
— Меня очень удивляет моя внезапная популярность. Последний раз, когда я был у него, он не знал, как от меня побыстрее отделаться.
— Предупреждаю: у него был сегодня очень неудачный день он не в духе.
— А что случилось?
— Для начало они разругались с Намуром. Я уже хотел вмешаться, когда Намур выскочил из камеры мрачнее тучи. Следующей была леди Скеллейн, которая еще больше расстроила его и он начал срочно требовать тебя.
— Думаю, я знаю, что его так расстроило, — сказал Глауен, — Возможно, я и сумею его немного успокоить.
Маркус Диффин открыл дверь и крикнул в камеру:
— Пришел Глауен Клаттук.
— Наконец-то! Приведите его!
Глауен обнаружил Флореста стоящим у стола и кипящим от негодования.
— Твое поведение до невероятности бесстыдно! Как ты смеешь вмешиваться в мое завещание?