Вывалив эту кучу сведений, он с безмятежной улыбкой глянул на Надежду, словно приглашая ее разделить с ним радость воспоминаний.
— В то время это был немножко скандал, мезальянс, как принято говорить. Молодой Чурилов — сын доктора Чурилова, близкого друга графа, известного ученого, но родом из крестьян, мужиков… Ему повезло, что в моей семье придерживались либеральных взглядов, приняли как родного и его, и его детей.
Понемногу тон иностранца приобретал хвастливые нотки, и Антон почувствовал раздражение. Поразительно нудный тип. Надежда же слушала внимательно, не перебивая, лишь изредка нервно смахивая прядь со лба. Когда Патрик замолчал, она взглянула на Антона, и ему показалось, что в глазах ее мелькнула смешинка.
— То есть вы претендуете на имущество своих предков? Хотите вернуть родовые земли? — уточнила она.
— Разумеется!
— И вы серьезно считаете, что эти бумаги дают вам право на чье-либо имущество? Вы хоть с юристом советовались?
— Позвольте! — вскричал иностранец. — Вот завещание, — он раскрыл одну из папок с золотым тиснением. — Прошу убедиться, это копия настоящего документа 1899 года, с автографом самого графа, выполнен на английском и русском языках, в превосходном состоянии.
Он принялся читать:
— Параграф осьмнадцатый. Весь принадлежащий мне денежный капитал, недвижимое и движимое имущество, находящееся с 1899 года по 1999 в доверительном попечении, в том числе благоприобретенное имение мое, со всеми пахотными и сенокосными землями, со свеклосахарными заводами в Киевской и Харьковской губернии, завещаю передать безо всяких условий в полную собственность моему ближайшему потомку на момент истечения вышеуказанного срока доверительного попечения…
Девушка покачала головой.
— Видите ли, подобные завещания не имеют юридической силы, — сказала она. — За сто лет сменились государства и законы. После революции заводы и предприятия были национализированы. У тех, что сохранились, есть собственники, а права их охраняются государством… Не получите вы никакого наследства. Ни земель, ни домов, ничего. Это я вам как юрист говорю. Да и зачем вам это имущество? Налоги с него платить?
— Вы не понимаете, зачем? — удивился тот. — Разве вы не видите, что происходит? Имущество подверглось буквальному разграблению! Где процветающие фабрики и заводы? Где колосящиеся поля? Где все эти былые богатства? На земле моих предков вырыты какие-то компостные ямы, чтоб им провалиться! — Он перевел дух и продолжил, уже более спокойным тоном: — Взять хотя бы подземный монастырь — вы видели, в каком он состоянии? Историческая сокровищница подверглась нападению варваров, каких-то рогатых сектантов с людоедским мировоззрением!
— Вряд ли пещерам можно навредить, они же не сахарные, — сказала Надежда. — Там уже лет триста кто только не бродит, и туристы, и сектанты, и медведь может из леса заглянуть.
Рыжий человек пришел в неистовство.
— Как вы можете так рассуждать! Вы знаете, что в монастыре, по разным сведениям, захоронен сам граф? Вы хотите, чтобы могилу великого человека раскопал какой-то сектант или медведь?!
— Могила графа в монастыре? — девушка нахмурилась. — Но это всего лишь легенда, ничем не подтвержденная.
— Нечем не подтвержденная? — ядовито спросил иностранец. Он принялся неистово рыться в документах. — Вот, пожалуйста, слушайте!
Он принялся читать:
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Эти слова были им произнесены с таким торжеством, словно он собрался вызвать в свидетели сам дух покойного графа.
— 1899 года Июля 18-го дня, я, нижеподписавшийся Гермес Планкетт Уиллис (Велесов), дворянского звания, действительный статский советник, находящийся в здравом уме и твердой памяти, составил это духовное завещание…
Антон из интереса взглянул на листы бумаги с отпечатанным на них текстом. И что, в это время уже существовали пишущие машинки?
— Это Ремингтон 1895 года, — подсказал рыжий, словно угадав его мысли. — Полюбуйтесь, как сохранились оттиски! Но слушайте дальше!