— Где Танья?
— Кто это? — спросил продюсер.
— Одну из девочек не забрали. Наверное, в гримерке. — На глазах у режиссера никогда никто не умирал. Ему хотелось курить.
— Ну, — снова заговорила Гонерилья, — так кто? Танья, маленький сын, бывшие жены… А еще? Братья-сестры, родители?
— Кто такая Танья? — настаивал продюсер.
— Сколько там этих жен? — Бармен натирал бокал.
— У него есть брат, — сказал гример, — не помню имени. Артур упоминал младшего брата.
— По-моему, три или четыре, — ответила Гонерилья о женах. — Три?
— Три. — Гример сморгнул слезы. — Не знаю, развелся ли он окончательно с последней.
— То есть Артур не женат… он не был женат? — Продюсер понимал, как нелепо прозвучал вопрос, но не мог подобрать других слов. Артур Линдер вошел в здание театра всего несколько часов назад, и невозможно было представить, что завтра он уже не придет снова.
— Три развода, — произнес Глостер. — Невероятно.
Он и сам недавно расстался с женой. Сейчас он пытался вспомнить, что последнее сказал ему Артур. Что-то про расстановку во втором акте?..
— Кому-нибудь уже сообщили? Кому нам звонить?
— Надо позвонить его юристу, — проговорил продюсер.
Бесспорная необходимость, да. Однако это настолько опечалило собравшихся, что некоторое время они пили молча.
— Юристу!.. — наконец выплюнул бармен. — Господи, вот так умрешь, а звонить будут юристу.
— Кто там еще? — спросила Гонерилья. — Семилетний сын? Бывшие жены? Танья?
— Знаю, знаю, — продолжил бармен. — Просто это чудовищно.
Все снова умолкли. Кто-то сказал про сильный снегопад, и они в самом деле увидели метель сквозь стеклянные двери в дальнем конце фойе. Из бара снег казался нереальным, будто кино о плохой погоде на пустынной улице.
— Ну, за Артура, — произнес бармен.
В детской гримерной Танья старалась отвлечь Кирстен.
— Вот, держи, — опустила она в руки девочки пресс-папье. — Я буду дозваниваться твоим родителям, а ты постарайся не плакать, смотри, какая красивая штучка…
И Кирстен, которой через считаные дни исполнялось восемь лет, уставилась на предмет в руках, задыхаясь от слез. Она подумала, что это самая красивая и самая странная вещица, какую ей когда-либо давали — крупный кусок стекла с пойманной внутрь грозовой тучей.
Собравшиеся в баре зазвенели бокалами.
— За Артура.
Вскоре они вышли на улицу, в метель, где разошлись каждый в свою сторону.
Из собравшихся в баре той ночью дольше всех продержался бармен. Он умер через три недели на дороге, ведущей из города.
Дживан в одиночку бродил по парку Аллан. Холодный свет теплицы манил, словно маяк. Снег уже доставал до середины голени: можно, как в детстве, радостно оставить следы на его нетронутой белой глади. Заглянув в теплицу, Дживан ощутил некое умиротворение — рай из тропических растений и пальмовых ветвей за запотевшим стеклом напомнил о давнем отдыхе на Кубе. Надо навестить брата; хотелось рассказать Фрэнку о сегодняшнем вечере, об ужасной смерти Артура и собственном открытии, что он все-таки должен стать парамедиком. До сегодняшнего дня Дживан сомневался. Он долго искал себе профессию и успел поработать барменом, папарацци, журналистом в развлекательном журнале, затем снова папарацци и снова барменом. И это только за последний десяток лет.
Фрэнк жил в стеклянной многоэтажке с видом на озеро, на южной окраине города. Дживан вышел из парка и немного подождал на тротуаре, слегка подпрыгивая, чтобы согреться. Затем сел в трамвай, который выплыл из темноты, словно корабль, и прислонился лбом к стеклу. Трамвай медленно пополз вдоль Карлтон-стрит, откуда Дживан пришел пешком. Снежная буря все замела белым.
После массажа сердца Артура, которое упрямо не желало начинать стучать, болели руки. Дживана охватили грусть и воспоминания, как он много лет назад делал снимки Артура в Голливуде. Вспомнилась та девочка в театральном гриме, Кирстен Реймонд; стоявший на коленях кардиолог в сером костюме; лицо Артура, его предсмертные слова: «И королек…». Последнее, конечно, навело на мысли о птицах, Фрэнке и его бинокле, как они с братом несколько раз наблюдали за пернатыми; любимое летнее платье Лауры — синее с россыпью желтых попугайчиков. Лаура… что же будет с их отношениями? Дживан почти вернулся к началу своего пути — впереди, в нескольких кварталах, темнел уже закрытый театр. Трамвай остановился, так и не доехав до Янг-стрит, — на пути вынесло машину. Трое людей помогали ее толкать; колеса буксовали в снегу. В кармане снова завибрировал телефон, но звонила не Лаура.