Армению убивают. Но знание и понимание мое было головным, абстрактным, им же оно испытано на собствен ной шкуре, поэтому я понимал, что не смогу ощутить все это в той полной мере так, как он, ибо не был им. И было как-то неудобно за предохранительный целлофановый слой, окутывающий душу, — как здоровому в присутствии инвалида на коляске
Мне было странно и страшно произнести слово «беженец», так часто слышанное от отца. Что-то было в нем уничижительное, как безнадежный диагноз.
— М-м-да, плохо, попытался сказать я как можно более сочувственно и мягко.
— Плохо, — серьезно кивнул он, будто заключая нашу молчаливую беседу, потом улыбнулся: — Сын у меня, высокий, красивый… Как ты…
— Он-то как? — осторожно спросил я
— Из Америки пишет… Все нормально. Уже год там
— Ну, слава Богу, хоть жив… главное, значит, статус получил?
— Да… Зовет меня. И все говорят, поезжай, Мкртыч… — Пива у него оставалось на донышке. Разговора хорошего все-таки, приносящего облегчение сердцу, не получалось.
— У брата жена русская, говорит, Макарыч, поезжай, о чем думаешь, слушай, да там жизнь такая, нам и не снилось — в магазинах полки ломятся!.. А давай, говорю, Марина, поменяемся — смеется, не хочет… Права она, у брата сколько можно жить? Была родня в Геташене, да и Геташена уж нет Ничего не осталось, только мать в Баку..
— В Баку?! Неужели там еще есть армяне?
— Уж так получилось, что родственники у меня азербайджанцы, внуки ее. Ей уж за восемьдесят, старая везти Но ее как бы не существует: из домовой книги вычеркнули, врача не вызывают, на улицу не выводят, от соседей прячут…
Он допил пиво. Раздался гул электрички, народ начал подтягиваться к платформе. Он взглянул на часы
— Сейчас должна быть моя…
— Тульская.
— Значит, моя.
Он протянул квадратную ладонь, не спрашивая, по пути ли нам дальше, снова усмехнулся, и лицо его будто раздробилось на множество независимых друг от друга осколков
— Знаешь, почему только беженец может понять, что земля круглая, а не плоская?
— Почему?
— Зацепиться не за что! — расхохотался он. — Шарик-то гладенький! — и, отвернувшись, пошел.
Его коричневая лысина с седым веночком, сутулая спина чем-то вдруг до боли напомнили моего отца в последние годы. Я представил эту спину среди лаковых небоскребов, и она показалась мне там еще более одинокой, чем на этой заплеванной, засыпанной бумажными обрывками платформе. Он погрузился в толпу, мы умерли друг для друга, а через несколько минут подошел мой поезд.
Народу оказалось немного, и мне удалось занять свободное место у окна. Минуты дороги между двумя городами… В одном из них меня ждет малолетний сын с женой, в другом — хворающая старушка мама… Пожалуй, это единственные минуты покоя и равновесия, когда прекращался на миг сумасшедший бег работы, добывания пищи и лекарств. Как ни странно, лишь в эти минуты, такие пустячные для моей жизни в целом и для моих дел, я и мог иногда ощутить жизнь со всей полнотою.
Был голубой весенний день, салатовая весна кипела белым цветением яблонь, природа будто, хлопнув, открыла бутылку шампанского, излившегося белой, ослепительно свежей пеной.
Но на сей раз душу не посетили желанные минуты покоя.
«Беженец» — он сам произнес это слово. Хорошо, что мой отец не дожил до того дня, когда оно снова стало реальностью. А я? Всю жизнь считал себя настолько же русским, насколько и армянином. Но жил-то всегда в России, с русскими… «Родной язык» — не раз приходилось заполнять такую графу в анкете. Вписывал «русский» автоматически, не задумываясь, и лишь сейчас почувствовал — а ведь он и в самом деле родной. Что я без него? На Востоке где-то, по-моему, до сих пор сохраняется казнь — отрезание языка. Что я без него? Я не молод, и такой же новый у меня не отрастет и, в лучшем случае, мне останется лишь шевелить косноязычно обрубком, вызывая удивление и сожаление прохожих.
«Мкртыч» — до чего каменист армянский язык, в нем гласные, как родники или горные речки меж скал. Впрочем, среди каменистости этого имени все же есть нечто вроде слабого «ы», и получается что-то вроде Мыкыртыч. Не раз я слышал эстонский — он поющий, с долгими, обильными гласными, согласные в нем, как невысокие острова среди моря, россыпь гладко обкатанных водою валунов. Однако я и эстонского языка не знаю, кроме нескольких слов — «Эй-оле!..» В русском это соотношение стремится к равновесию, но все же, несмотря на обилие рек и озер, больше суши…