Идя по почти не изменившемуся участку, Кагами медленно и неутомимо приближался к дому, словно почерневшему от действия времени, отмечая в сознании мелкие новые детали: велосипед, неаккуратно привязанный к крыльцу, небольшой сарай, построенный новыми владельцами, пень, оставшийся от чахлой сакуры и хорошо вытоптанную тропинку на задний двор, которой раньше не было.
Подойдя к крыльцу, он замер перед деревянными ступеньками и сделал глубокий вдох, надеясь ощутить что-то, но даже воздух неуловимо изменился, заставляя сердце сжиматься в груди от несоответствия воспоминаний и реальности.
— «Это не мой дом», — мысленно убеждал себя Кагами, смотря в знакомую дверь. – «Больше нет».
Сейчас он не будет стучать в дверь и ждать, пока ему откроет Хироши-сан, уже представляя, как тот отчитает его за очередную четверку. А ведь он очень хотел, чтобы именно это и произошло с ним сейчас, но… невозможно. Просто невозможно.
Поднявшись на крыльцо, Казехая быстро открыл дверной замок и, пытаясь не думать, надавил на ручку, чувствуя то, как сердце пропустило удар.
— Я пришел, мама… — шепнул он в пустоту дома.
Тихо прикрыв дверь, он застыл посреди прохожей, не смея сдвинуться с места. Водя бездумным взглядом по скудному помещению, парень заприметил небольшой конверт у зеркала и, подойдя к нему, схватил, вчитываясь в имя, выведенное знакомым плавным почерком:
«Тодороки Кагами»
Нахмурившись, парень разорвал бумагу и быстро пробежался по ровным столбикам, ощущая злость, растущую в груди от каждого последующего иероглифа.
«Здравствуй, мой дорогой племянник, я надеюсь, ты оценил мой сюрприз?…
Я специально купил этот дом месяц назад для тебя и обставил его вашей старой мебелью, собираясь показать его тебе попозже, но, ввиду последних событий, решил преподнести тебе подарок пораньше. Честно говоря, я очень разочаровался, когда узнал о том, как ты поступил с бедным Кушидой, и, увы, вынужден предпринять соответствующие меры. Ты должен ответить за то, что почти лишил меня такого ценного работника, и осознать свою роль. Сожги дом, в котором погибла твоя мать, до тла, оставь лишь пепелище и сделай это не для меня, а для себя.
Прими себя, Кагами. Твой дядя, Казехая Канаме.»
Злое рычание вырвалось у него, и парень сжег письмо, представляя на месте горящей бумаги мерзкое лицо дяди. Продержав бумажку в руках до тех пор, пока она не превратилась в прах, он глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь сдержать рвущееся наружу пламя.
Нельзя было позволять злости брать верх над собой. Да, Канаме удалось вывести его из колеи такой подлостью, но Тодороки не имел права показывать слабость перед ним. Если дядя хочет, чтобы Кагами сжег дом, в котором родился, то он сделает это, как бы то ни было сложно для него. Впрочем, теперь парень, хотя бы, знал, что не зря искалечил Энгая: Казехая и так бы заставил его поджечь поместье, а так он сделает это за дело.
Приведя мысли в относительный порядок, парень зашел в боковую дверь и, оказавшись на кухне, слабо улыбнулся, вспоминая добрых служанок, готовящих для него оданго и моти. Проходясь по всему дому, Кагами предавался собственным воспоминаниям, доставляющих ему ужасную, но сладкую боль.
Почти все в доме было прежним, но каким-то фальшивым и неправильным, что не могло не бросаться в глаза: кое-где вещи были расставлены не так, не было мелких деталей или же они были не теми, как например, занавески в гостиной, которые были белыми вместо бледно-желтых. Отмечая все это краем сознания, Тодороки не заметил того, как оказался перед дверью темного дерева, и застыл, словно приклеившись к полу.
— «Прими себя», — шепнуло сознание голосом дяди, и он неуверенно потянулся к медной ручке двери. — «Ее там нет», — убеждал он себя и, пересилив свой страх, медленно приоткрыл дверь.
На секунду его оглушил протяжный скрип, и он поморщился, зажмурившись, а когда открыл глаза, выдохнул, будто его ударили поддых.
За долгие годы комнатой явно не пользовались: может, из-за не самой лучшей ауры, а, может, из-за того, что это была единственная комната в доме, выполненная в европейском стиле – Кагами не знал, да и, ничего это не меняло. Казалось, пожар произошел здесь совсем недавно: постель, с полу-рухнувшим пологом и почерневшими простынями, слезшие, частично сгоревшие обои, обуглившаяся мебель и старый паркет, покрытый черной копотью. Если бы не затхлый запах пыли, он бы подумал, что попал в прошлое, но это было не так.
Медленно зайдя в помещение, он подошел к прогнувшемуся ложу и замер рядом с ним, ощущая слезы, подступившие к глазам.
— Мама… — едва слышно прошептал Кагами, проведя пальцем по посеревшей от времени подушке, и всхлипнул, не в силах сдержать эмоции.
Он не представлял, сколько времени провел там, захлебываясь собственными рыданиями, будто задыхаясь от невидимых рук, сомкнувшихся на горле, буквально прожигающих кожу ужасной агонией, не давая даже закричать от отчаяния. Все было словно в тумане: он не осознавал самого себя, запутавшись в ощущениях и воспоминаниях, вспыхивающих перед глазами расплывчатыми огоньками. Легкие горели, не получая кислород, и, казалось, он умрет здесь, но, в тот миг, когда сердце замерло на долгую секунду, рука, сжавшаяся на его шее, исчезла, и Кагами смог сделать судорожный вдох.
Хрипя и кашляя, парень с трудом встал на ватные ноги, мутным взором оглядывая собственные пальцы, покрытые алой кровью. Пошаркав к зеркалу в серебряной оправе, он взглянул на собственное отражение и отшатнулся, вздрогнув.
— «Я схожу с ума?».
Судорожно покачав головой, Кагами вышел из спальни матери, чувствуя странное ощущение, поселившееся на душе. Изодранная шея саднила, отрезвляя сознание и позволяя не запутаться в себе. Нельзя было больше медлить, иначе…
— «Иначе я сгорю…».
Отринув эмоции, Тодороки действовал четко по плану: спустившись в подвал, он разорвал все провода, а дальше все было делом мастерства. Дом был практически полностью построен из дерева, и поджечь его не составляло никакого труда, чем и занялся парень, начав с подвала. Пламя охватывало комнату за комнатой по мановению руки, послушное и странно ласковое. Оно было слабым и непривычным, и Кагами злился, наблюдая за тем, как медленно оно сжирало дом. У него не было столько времени. Если он не предпримет никаких мер, то пожарные успеют потушить дом, что будет означать провал…
Руки его сейчас бесполезны, но есть еще другие части тела, которыми он также может использовать квирк.
Жутковатая усмешка исказила его лицо, и Кагами топнул ногой по полу, пустив по нему во все стороны стремительное синее пламя. Два огня смешались, и красное пламя вспыхнуло ярче, завораживая своей дикой красотой. Хрипло рассмеявшись, Тодороки вдохнул его запах полной грудью, и вновь пустил волну синего, чувствуя ликование от картины, открывшейся перед глазами.
— «Огонь – очищение…», — шептало сознание. – «Сожги страхи, испепели боль, очистись от прошлого…», — он продолжал кружиться в вихре пламени, наслаждаясь его согревающим теплом. – «Убей мальчика…», — почувствовав резкую боль в груди, Кагами остановился, закашлявшись от дыма, наполнявшего легкие. – «Убей, испепели, сожги…», — слова бились в голове, не позволяя собраться.
Содрогаясь от кашля, парень сунул руку в огонь и вскрикнул от боли, пронзившей сознание. Едва передвигая ногами, он почти полз к двери, пытаясь не дышать. Виски пульсировали, перед глазами стояло красное марево, и он не знал, как ему удалось добраться до заветной двери, но открыв ее и вдохнув чистый воздух, Кагами наконец смог избавиться от пелены, накрывшей разум. Из последних сил он, раненный и ковыляющий, прошел несколько кварталов, не давая себе потерять сознание, пока не свалился в каком-то тупике, обессиленный.