И даже единственное найденное исследование по продолжительности брака в зависимости от возраста, в котором он был заключён, было признано мной абсолютно недостоверным. Неправильная выборка, низкое число анализируемых семей и вообще — оно мне просто не понравилось!
Потому что выходило, как ни странно, что никакой разницы нет.
Можно сдуру выскочить замуж в восемнадцать по «большой и чистой» и пронести её сквозь тридцать лет совместно взятой ипотеки, а можно разбежаться через полгода со скандалом и разделом кофейных чашек.
Можно осознанно пойти в ЗАГС на четвёртом десятке и всё равно разыграть те же два выше обозначенных варианта развития отношений.
Ради интереса я даже поискала информацию о том, в каком возрасте в нашей стране чаще всего берут ипотеку. Получалось, что как раз в моём.
Потом вспомнила про то, что у меня уже есть своя квартира, чертыхнулась, закрыла ноутбук и решила, что теперь самое время страдать.
Страдала я так редко, что даже не могла толком вспомнить, как это делается.
Кажется, основа всех страданий — это слёзы. Но плакать у меня не получалось, да и весомого повода как-то не было, поэтому пришлось двигаться дальше в своих изысканиях.
И тут память подкинула мне картинку откуда-то из детства, где героиня фильма ела мороженое прямо из огромного бочонка в своей кровати. Я поняла: вот оно! То, что мне нужно.
Мороженого у меня в доме не оказалось, зато нашлись холодная пицца и шампанское, которое я стала пить прямо из бутылки. Ещё и включила слёзовыжимательную мелодраму, где поведение главных героев бесило меня с первой и до последней минуты фильма.
Очень хотелось пожаловаться кому-нибудь на то, как дерьмово складывается день, но вот незадача — Артём так до сих пор и не вернулся.
А мог бы и догадаться, что «поговорим позже» означало «через пятнадцать минут».
Мысль позвонить ему и вызвать к ноге я отвергла почти сразу же, решив, что раз он вот так, то и я так! И вообще, я обиделась!
Шампанское закончилось, но вместо страданий наступило лишь лёгкое опьянение. И полное осознание того, как ко мне несправедлива жизнь. Или как я несправедлива к жизни?
В общем, какая-то несправедливость чувствовалась так остро, что в моих глазах встали слёзы. Издав короткий рёв отчаяния, я упала лицом на диван, опустила себе на голову подушку и… заснула.
***
Что такое настоящие страдания, я поняла через несколько часов, когда наконец-то проснулась. Тело затекло и частично онемело от неудобного положения, в голове что-то трещало и щёлкало, словно пузырьки выпитого шампанского пытались станцевать там чечётку, а настроение стало крайне паршивым даже в сравнении с моим обычным недовольством жизнью.
И снова наступало время принимать какие-то решения. Потому что жизнь бежала очень стремительно, а я переставала за ней поспевать, и списать всё на слишком высокие каблуки уже не получалось.
Я не собиралась рефлексировать на тему собственной неустроенности. Не собиралась, но оно как-то само собой выходило, и в мыслях солировало мамино настойчивое «А я тебе говорила!» под аккомпанемент тикающих часиков.
Исследования говорили мне, что у трёх из пяти женщин в нашей стране к двадцати пяти годам есть ребёнок. А к тридцати это значение достигало уже отметки четыре с половиной женщины из пяти.
Интересно, а то, что Тёмка иногда совсем как ребёнок, могло засчитаться мне как четвертинка счастливого материнства? А если добавить к этому, сколько раз мне приходилось нянчиться с его младшим братом, на которого я оказывала сугубо отрицательное влияние?
Статистика по количеству замужних женщин к тридцати повергла меня в ещё большее уныние.
И как же так получилось, что мне вроде бы ничего из этого было не нужно, а теперь вдруг стало?
Давление общественного мнения? Внезапное озарение? Гадкая привычка хапать всё то же самое, что есть у всех, чтобы быть не хуже?
Сегодня утром, взглянув на компанию из трёх мужчин на своей кухне, меня впервые посетила разумная мысль о том, что это всё как-то неправильно. Ненормально. Ни разу не среднестатистически!
Одним лишь включением меня в любую выборку среднее отклонение взлетало до небес. Там, где у всех шло гладко, у меня искривлялось. У всех росло, у меня — падало. Все двигались вперёд, я же вечно пыталась дёрнуться куда-нибудь вбок.
И что, если это всё не было моим выбором? Что, если у меня просто не получалось, как у всех?
Когда телефон пиликнул о новых сообщениях, я даже позволила себе немного расслабиться и обрадоваться, что велением судьбы кто-то решил оторвать меня от раздумий над собственной жизнью.
А потом увидела отправителя и тяжело вздохнула, потому что судьба меня, напротив, сегодня добивала.
Гондон Романович: Наташа, ты уже подумала над моим предложением?
Н: Нет!
Хотелось отправить его в путешествие по дальним землям с этой раздражающей настойчивостью, но ведь я сама сказала, что подумаю — значит, следовало подумать.
Или просто написать, что я передумала думать?
Чертыхнувшись уже не в первый раз за последние десять минут, я приказала себе не превращаться в тряпку и просто сделать то, что давно было пора.
Навести порядок в своей жизни!
Например, решительно оборвать все связи с Яном. Подумаешь, мы знаем друг друга с детства! Пустяки какие. И общее прошлое, и возможность обратиться к нему за помощью, зная, что не откажет, и какая-то тёплая ностальгия в те моменты, когда получается поддеть его или припомнить любую из сотен старых неудач…
Это ведь ненормально — общаться с бывшим? Ненормально!
Значит, с глаз его долой и обратно в Питер вон!
И раз уж я начала избавляться от всех ненормальностей в моей жизни…
— Ну наконец! — всплеснула я руками, заметив, что пришло ещё одно сообщение. Схватила телефон с остервенелым желанием отыграться на Иванове за собственные метания и его потрясающее тугодумство, но это снова был не он.
Гондон Романович: А сейчас уже подумала?)
Н: Не беси меня!
Г.Р: Наташа, мы ведь с тобой взрослые люди. Мы оба представляем, чего хотим от жизни. А ты… необыкновенная.
Г.Р: И не нужно воспринимать это как обычную лесть!
Г.Р: Ты самая настоящая и искренняя женщина из всех, кого я встречал. И пусть это не безбашенная любовь с первого взгляда, но возможность построить нормальные отношения на взаимоуважении, принятии и честности, а это дорогого стоит.
Я фыркнула и закатила глаза ещё на слове «настоящая»: если бы гений рекламы вспомнил наше первое свидание и слой прикрывающего в тот вечер мою грудь поролона, то явно бы не горячился с такими заявлениями.
И по-хорошему, я должна была сейчас растаять и отдаться ему, такому восторженному и не-влюблённому, вместе со всеми своими мадагаскарскими тараканами. Но!
Но…
Превалировал, конечно же, скепсис. Потом шло желание съязвить. Следом — порыв закатить глаза и скривиться. И только под конец становилось чуточку приятно.
Я, конечно, знала, что я потрясающая. Отменная стерва, неповторимое тёмное пятно в идеальной картинке жизни людей вроде Сонечки, Лидочки, Аллочки и всех остальных тридцатилетних девочек. Восхитительная транжира. Сногсшибательная ослица, если дело доходило до признания собственных ошибок.
В общем, хороша я была во всём, что обычно не входило в список положительных или привлекательных качеств для женщин. И поэтому же эпитеты вроде тех, что получила сейчас от Миловидова, воспринимала исключительно в ключе отчаянной попытки затащить меня в постель в серьёзные отношения.
Н: Я. Подумаю.
Н: Кстати, Антон…
Я специально выдержала долгую паузу, давая ему возможность понадеяться на что-нибудь. Раз уж назвала себя отменной стервой, то надо бы соответствовать.