Гертруда громко мяукает, трётся о мои ноги, не позволяя и шага ступить от порога, и смотрит на меня крайне ошалелым взглядом. Если бы могла, наверняка бы воскликнула возмущённо: «Иванов, ты вообще охренел?!» на манер Наташки.
Кстати, этот переход на фамилию в случае любого косяка был особенно удобен, когда мы собирались большой компанией. Всегда можно было обменяться взглядами с братом и синхронно сказать «Это про тебя!».
В квартире царит настоящий хаос: после перелёта я даже вещи разобрать не успел, так и бросив их в коридоре. А Гертруда добавила свои штрихи в это безобразие, по недавно приобретённой привычке разбросав весь свой корм по полу.
Интересно, сколько лет ей понадобится, чтобы научиться опять есть из миски? Теперь, когда никто не будет с завидной регулярностью сшибать и переворачивать её по утрам.
Решив, что после двух дней в коридоре вещи вполне могут полежать там ещё несколько часов, я развалился на диване и печально уставился в потолок.
Вообще-то это категорически неправильная тактика, потому что последний мой период вот такой грусти длился больше двух месяцев. Кажется, тогда я и в туалет поднимался только в те моменты, когда мочевой начинал давить уже на глаза, и вызвавшийся побыть моей бессрочной нянькой Максим с огромной надеждой смотрел на каждый мой внезапный подъём с дивана и с огромнейшим же разочарованием — на то, как спустя несколько минут я молча плюхался обратно.
Брат ужасно за меня переживал, а я переживал из-за того, что он переживает, и от этого становилось только хуже. Чтобы уберечь мои чувства, он даже совершенно перестал шутить, но это лишь уверило меня в мысли о беспроглядной безнадёжности произошедшего, и я начинал жалеть себя с усиленным рвением.
Зря Максим беспокоился, не решусь ли я вновь подсесть на наркотики. Чтобы их достать, пришлось бы поднять свою тощую задницу с мягкого сидения дивана, а с этим у меня как раз были огромные проблемы.
Боюсь представить, в какой бы тупик всё в итоге зашло, но все возможные отпуска, отгулы и больничные брата подошли к концу и он ушёл.
И вот тогда-то появилась ОНА.
Почему-то хочется сказать, что дверь в мою квартиру она открыла пинком, хотя я точно помню, как игнорировал один за другим звонки, не желая выползать в коридор и встречать очередную сиделку.
Вот сейчас, очень хорошо зная Наташу, я понимаю, что ей тоже было меня жаль. Иначе ничем нельзя объяснить, почему тогда я обошёлся без пары синяков и дёргающегося от испуга глаза, заставив её больше десяти минут торчать у себя под дверью.
— И ты тоже пришла меня пожалеть? — устало поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, махнул рукой и пошёл обратно на свой диван.
— Э, нет, Иванов. Я пришла, чтобы ты понял, как хороша была твоя жизнь до моего в ней появления! — воскликнула Наташа со странным воодушевлением, полный смысл которого я понял уже к вечеру того же дня.
С Наткой мы после школы общались мало. Я был в отношениях с Мишей и мотался вместе с ним по всему миру, набирая себе портфолио, работая на заказ и просто путешествуя по тем маршрутам, которые большинство туристов, напротив, обходили стороной. Встречались мы только в периоды моего редкого возвращения в Москву, где мне всегда очень быстро становилось ужасно неуютно и хотелось поскорее сбежать.
Думал, что от прессинга разочарованного моим выбором профессии отца, показательного наплевательства матери, напряжённого отношения с родным братом, который не смог принять моей внезапно вспыхнувшей любви к другому мужчине.
Потом оказалось, что сбегал я всё время от себя. От признания многих совершённых по молодости ошибок, от необходимости понять, что из себя представляю и чего хочу от жизни.
Я всегда был жутким эгоистом. Руководствовался только собственным «хочу» и мало переживал о чувствах других людей, пока не влюбился первый раз и в полной мере не ощутил на себе, как импульсивные поступки или брошенные сдуру слова могут отзываться ноющей болью в сердце.
И Наташу, и Яна я упорно избегал, потому что мне было стыдно за случившееся между нами. Это сразу после того нелепого секса втроём, который на самом деле с натяжкой вообще можно было так назвать, я находил себе удобные оправдания. Ну например, о том, что лучше ведь я, чем кто-нибудь другой, а Ян бы точно не остановился и не оставил свою идею, услышав мой отказ.
Ну, мне нравилось так себя утешать. Ведь согласился-то я, даже не раздумывая.
И прошёл не один год с тех пор, прежде чем меня вдруг проняло муками совести. Тогда отличным решением показалось постараться просто не встречаться и не общаться с ними, чтобы лишний раз не приходилось думать о том, как я облажался.
О да, следующей после эгоизма моей характеристикой должен идти инфантилизм.
Но вот так вышло, что спустя десять лет, в течение которых мы лишь изредка переписывались о мелочах да встречались раз в пару месяцев, Наташа пришла меня жалеть спасать изощрённо добивать.
— Ну, и что у тебя случилось? — спрашивала она с таким скепсисом, будто я разводил трагедию из-за какой-нибудь мелкой царапины на крыле своей новой машины.
Мне даже хотелось огрызнуться и прогнать её, потому что правила пребывания в моей квартире включали в себя непременно скорбную мину на лице, старательное избегание всех тем, связанных с причиной моей тоски и несмелые попытки пожалеть меня, которые необходимо было демонстрировать максимально ненавязчиво.
Страшно вспомнить, каким же говнюком я тогда был!
— Пффф, ну подумаешь, разошлись, — фыркнула она, так и не дождавшись от меня никакого ответа, — да я расходилась больше раз, чем начинала встречаться, — глубокомысленно заметила Наташка и, посмотрев на хмурого меня, уточнила: — Или ты на самом деле так из-за носа переживаешь?
— А что не так с моим носом? — искренне удивился я, даже потрогав пальцами переносицу и пытаясь вспомнить, когда вообще последний раз видел своё отражение в зеркале.
Спустя время я пойму, что Наташа просто чёртов провокатор и манипулятор, но будет уже поздно: первый контакт состоялся, а после этого отвязаться от неё стало намного сложнее, чем уговорить энцефалитного клеща самого вылезти из тебя.
— Да ничего, ничего, — наигранно сладким голосом поспешила заверить она и добавила совсем тихо: — Обычный шнобель.
Я бы сейчас мог рассказать о том, как с Наташей оказалось интересно и хорошо, но… нет. Давайте-ка вернёмся к правде, где первый месяц эта коза изводила меня с завидным рвением, вовсю пользуясь тем, что я никогда не умел как следует злиться или обижаться, спуская все неприятные моменты на тормозах и быстро забывая весь негатив.
Ну, не считая того случая, когда мне на конкурсе рисунков в одиннадцать лет не дали призового места. Но это была просто вопиющая несправедливость!
— Ну сколько можно, а?! — со стоном вопрошал я, утыкаясь лицом в подушку и терпеливо вынося её попытки спихнуть меня с кровати прямо на пол. — Я же сказал, не поеду я никуда! Хватит меня третировать! У меня тонкая душевная организация!
— Что, прям совсем тонкая, да? Вы из-за этого расстались? — с печальным вздохом уточнила Наташа, тут же оставив меня в покое. — А я считаю, что размер душевной организации не имеет значения!
Вот тогда-то я впервые за несколько месяцев поднялся на ноги быстро, решительно и полностью по своему желанию. Жаль только, что мне не удалось её догнать и придушить, как хотелось: я никогда не обладал достаточной физической силой и недостаточным умом, чтобы вышибать дверь в ванную только ради этого.
На этот раз пялиться в потолок мне надоедает минуте на пятнадцатой воспоминаний. И не зная, чем можно себя занять — ещё и папку с набросками я снова забыл забрать у Крольчонка, беру телефон и набираю номер брата, мысленно благодаря своих племянников за то, что они неизменно будят родителей ещё на рассвете.