– … ich liebe zu gefallen, – «… я люблю нравиться», – покачивая худыми бёдрами, подходит она.
Упирается рукой мне в грудь, толкает, заставляя сесть, а затем снимает с меня фуражку и, откинув назад волосы, заправски поправляет на своём лбу лакированный козырёк.
– Wenn ich mir was… – Встаёт её нога на стул между моих. – …wünschen dürfte. – «Если бы я могла… чего-нибудь себе пожелать», – наливает она шампанское и подаёт мне один фужер. А я привычно ловлю взглядом в полукружье камеры огонёк.
Сейчас он не просто зелёный, а зелёный-судорожно-моргающий, что значит «да!» её дебют зашёл на ура. Вялые Члены в восторге и требуют продолжения банкета.
И она даёт его им. Мне. Медленно идёт под музыку по комнате. То ссутиливается, прикрываясь руками и демонстрируя худенькую спину и торчащие лопатки. То наоборот, словно приглашая, оттягивает большим пальцем на талии висящие на подтяжках брюки, подавая вперёд бёдра.
– Ты потрясающая! – снимаю я китель, когда поглаживая себя по животу, она опускает руку в штаны. А потом не даёт мне до конца раздеться, поднимает, тянет к себе за галстук.
Я оставляю только галстук, позволяя вести себя. Расстёгиваю и снимаю на ходу рубашку. Перешагиваю через упавшие брюки. А под ними на мне ничего и не было. И, подхватив падающую фуражку, отправляю её в полёт по комнате, когда аккуратная кругленькая головка Фэйт запрокидывается, а мои губы ловят её губы в поцелуе.
Избавить её от брюк – дело двух секунд, но оттянув подтяжки, я отпускаю их вниз медленно-медленно, и даже слегка завидую тем, кто видит сейчас со спины как обнажается её упругая попка – единственное мягкое место на всей её худой нескладной фигуре, которая так преобразилась в танце.
– Ах! – резко выдыхает она, когда мои ладони накрывают её возбуждённые грудки. И отклонившись, зубами стягивает плотные перчатки.
Её дрожащие пальцы скользят по моим плечам. На большее смелости ей не хватает. Но я здесь именно для того, девочка, чтобы тебе не было страшно. Для того, чтобы тебе было хорошо.
И я подхватываю её на руки и аккуратно укладываю на холодные простыни поперёк кровати. Для офицера СС было бы странно целовать заключённую. А потому, ограничившись единственным поцелуем в губы, я развожу её ноги, но вхожу, только когда получаю согласный кивок.
– Ах! – выгибается она на кровати. На узкой кровати.
Её голова свешивается вниз. Руки сжимают края постели. И каждое моё возвратно-поступательное движение сопровождает скрип.
Но он её словно успокаивает.
«Да. Да. Да», – слышу я в каждом её отрывистом выдохе.
«Да. Да. Да» – шепчу я, плотнее прижимаясь к её небритому лобку.
Чувствую её холодные ступни на своей коже. И острые выступающие косточки таза, что упираются в мой живот. А ещё, что она боится расслабиться. И ждёт, когда это всё закончится.
Нет, милая, для той роли, что тебе сегодня выбрали, это, конечно, хорошо. Хорошо, что ты зажалась, едва мы пошли дальше танца. Но это не повинность, это – гонорар.
Рывком за руку я поднимаю её с кровати. Толтосумы не кончили, они ждут когда девчонка будет биться в оргазме. Да куда ж она денется! Сегодня она просто обречена получить удовольствие.
И бокал шампанского, выпитый сидя у меня на коленях, и жадное облизывание её торчащих сосков имеют куда больший эффект чем любые слова.
– Сама? – удивлённо поднимаю я руки, когда она начинает целовать меня в шею. И выгибаюсь ей навстречу, когда она действительно насаживается сама.
– Да, милая! Да! – подхватываю я её ритм. Подмахиваю. Помогаю.
Господи, какие же они все разные. Но не всегда вот в таких тихих омутах водятся черти. Она не орёт, не стонет, она тихонько кряхтит у меня на плече, и испуганно судорожно глотает воздух, словно боится того, что сейчас случится. Но неминуемая разрядка накрывает её тщедушное тельце волнами, с головой. И она корчится в судорогах у меня в руках, а потом ошеломлённо, обессиленно падает на грудь.
«Да, милая, оргазм – он такой! С почином! И добро пожаловать в мир настоящих удовольствий!»
– О, боже, – шепчет она, ещё тяжело дыша.
– За тебя! – протягиваю я очередной бокал.
– Нет, за тебя, – выдыхает она.
– Или за «ещё»? – улыбаюсь я, оценивая состояние проклятого маячка.
– А ты можешь ещё? – спрашивает она, прежде, чем выпить.
– Для тебя – да, – улыбаюсь я.
Снова увожу её на кровать, хоть она ей не понравилась. Но я должен. Потому что у меня есть одна обязательная по сценарию сцена. Что бы я ни делал с ней хоть до утра, эту сцену я отыграть обязан.