Станислав Лем

Геннадий Прашкевич Владимир Борисов СТАНИСЛАВ ЛЕМ

Глава первая. ВЫСОКИЙ ЗАМОК

СОЗЕРЦАНИЕ
Деревья складками коры
Мне говорят об ураганах,
И я их сообщений странных
Не в силах слышать средь нежданных
Невзгод, в скитаньях постоянных,
Один, без друга и сестры.
Сквозь душу рвётся непогода,
Сквозь изгороди и дома,
И вновь без возраста природа.
И дни, и вещи обихода,
И даль пространств — как стих псалма.
Как мелки с жизнью наши споры,
Как крупно то, что против нас.
Когда б мы поддались напору
Стихии, ищущей простора,
Мы выросли бы во сто раз.
Всё, что мы побеждаем, — малость,
Нас унижает наш успех.
Необычайность, небывалость
Зовёт борцов совсем не тех.
Так Ангел Ветхого Завета
Нашёл соперника под стать.
Как арфу, он сжимал атлета,
Которого любая жила
Струною Ангела служила,
Чтоб схваткой жизнь на нём сыграть.
Кого тот Ангел победил,
Тот правым, не гордясь собою,
Выходит из такого боя
В сознанье и расцвете сил.
Не станет он искать побед.
Он ждёт, чтоб высшее начало
Его всё чаще побеждало,
Чтобы расти ему в ответ[1].

Райнер Мария Рильке

1

12 сентября 1921 года в польском городе Львове (ныне — Украина) в семье врача-ларинголога Самуэля Лема (1879–1954) и Сабины Лем (урождённой Волльнер) (1892–1979) родился будущий писатель Станислав Лем.

Жизнь Самуэля Лема (как, впрочем, многих в те годы) складывалась непросто.

Выходец из дворянской семьи, он в 1899 году окончил гимназию, а затем поступил в Львовский университет, где «…изучал медицину лет десять. Занимали его тогда и другие дела: он писал и публиковал стихи и прозу. Помню из детства ящик, заполненный вырезками из газет с его произведениями, — я тогда этим совсем не интересовался. На пятый или шестой год учёбы дед сказал ему: — Раз уж ты начал учёбу, нужно её закончить, а потом можешь делать то, что захочешь. Отец послушался…»^{1}

В 1909 году Самуэль Лем получил в университете степень доктора медицинских наук. «На книжной полке лежала длинная жестяная труба с широким концом, из неё торчал рулон плотной желтоватой бумаги, от которой шёл плетёный чёрно-жёлтый шнур, заканчивающийся плоской коробочкой, содержащей в себе как бы маленький светло-красный пряник с выпуклым изображением и надписями. Это был докторский диплом отца на пергаменте, возвышенно начинающийся отпечатанными огромными буквами словами: “SUMMIS AUSPICIIS IMPERATORIS AC REGIS FRANCISCIIOSEPHI…”[2], пряник же, который я осторожненько раза два пытался надкусить, но больше не пробовал, так как он был невкусный, представлял собой большую восковую печать Львовского университета…» Лем-младший, похоже, считал, что это был диплом об окончании высшего учебного заведения, на самом деле это был диплом доктора наук. Самуэль Лем очень быстро приобрёл известность в городе как врач, был избран секретарём Польского отоларингологического общества (там же, во Львове), активно интересовался новостями медицины и науки.

Когда началась Первая мировая война, Самуэль был призван в австро-венгерскую армию и попал в русский плен (о чём мечтал в своё время бравый солдат Швейк). Русский язык Лемстарший знал, это позволило ему даже в плену (в Туркестане) заниматься своим прямым делом — лечением больных. В конце концов он бежал. «Я, наверное, и не родился бы, — писал позже Лем-младший, — если бы не один еврейский парикмахер в маленьком городке на Украине, который оказался рядом, когда моего отца красные вели на расстрел. Парикмахер знал отца по Львову, а здесь брил местного коменданта, и тот выслушал его просьбу об освобождении отца»^{2}. Впрочем, по воспоминаниям некоего Израиля Петрова, на одном из приёмов в Германии Станислав Лем рассказывал, что узнал его отца даже не сам парикмахер, а его племянник, который у дядюшки подрабатывал. Дядюшка за то, что пан Самуэль подобрал ему отличные очки, велел с той поры обслуживать его бесплатно. Но пан Самуэль давал щедрые чаевые. Вот эти чаевые его и спасли, потому что племянник, ко всему прочему, оказался ещё и адъютантом командира заградительного отряда…

1

Перевод Бориса Пастернака.

2

Буквально: «Действует по повелению верховных гаданий императора Франца Иосифа» (лат.). В Древнем Риме гадания имели государственный характер.