16
Здоровье писателя ухудшалось.
Томаш Лем в книге «Awantury na tłe powszechnego ciążenia», вышедшей в 2009 году в Кракове, с горечью рассказывал о ночных падениях писателя с лестницы, вызванных инсулиновым омрачением, о внезапных обмороках в ванной, о внутренних кровотечениях, вызванных чрезмерными дозами противоболевых уколов после случайного перелома ноги. Такие неприятности случались чаще всего в субботу вечером или по ночам, потому что Лем и в эти годы старался подниматься в третьем часу утра. Иногда состояние писателя оказывалось столь сложным, что реанимационные процедуры требовались уже во время перевозки в госпиталь; не всегда врачи были уверены, что довезут своего знаменитого пациента живым.
«Последняя такая поездка, когда у отца начали отказывать почки, а потом началось воспаление лёгких, — писал Томаш, — оказалась поначалу не столь драматичной, как прежние. Всё, в общем, проходило гораздо спокойнее, отец сам сел в машину, а ведь бывало, что его вносили туда на носилках под капельницей. К сожалению, после внезапного резкого ухудшения состояния здоровья надежд почти не оставалось. Современная медицина может долго держать больного в переходном состоянии — когда его и нельзя вылечить, и умирать не разрешено; в нашем случае такое состояние продолжалось несколько недель. Это были ужасные дни, они постоянно возвращаются ко мне в моих снах. И долго ещё меня мучила совесть, что я не смог избавить отца от страданий…»{202}
17
Станислав Лем скончался 27 марта 2006 года.
Отгремели для знаменитого писателя тяжёлые сражения на Земле, ушли в прошлое — оккупация, скитания, бесконечная работа, забылись чудовищные сражения на отдалённых планетах и звёздных системах, остались только тихие берёзы на Сальваторском кладбище Кракова, о которых Станислав Лем тоже писал ещё в юности — в 1947 году[127].
18
В 1998 году в эссе «Что мне удалось предсказать» Станислав Лем написал:
«Беллетристика принципиально ограничивает своё поле видения до отдельных личностей или относительно небольших групп людей, до их конфронтации или согласия с судьбой, заданной великой исторической минутой, в то время как большие мировые события, социальные движения и битвы становятся прежде всего фоном. Я — человек, который познал чрезвычайную изменчивость и хрупкость последовательно исключавших друг друга социальных систем: от убогой довоенной Польши через фазы советской, немецкой и опять советской оккупации до ПНР, до её выхода из-под советского протектората, терзаниями своей собственной психологии пренебрёг и старался концентрировать внимание как раз на том, как technologicus genius temporis[128] формирует человеческую судьбу. Я знаю, что вследствие этого (подсознательно принятого) решения я так отмежевался от гуманистической однородности литературы, что у меня образовались многие гибридные скрещивания, приносящие плоды, которые не имеют исключительного гражданства в беллетристике, так как изображённые события я отдал на муки жестокому непрестанному прогрессу. Я писал и нечто неудобоваримое, что может, к сожалению, взорваться в будущем, как мина с часовым механизмом. И могу сейчас сказать одно: feci guod potui, faciant meliora potentes…[129]»{203}
19
Я СДЕЛАЛ ВСЁ, ЧТО СМОГ; КТО СУМЕЕТ, ПУСТЬ СДЕЛАЕТ ЛУЧШЕ.
Именно эта фраза выбита на надгробии писателя Станислава Лема.