Я был так потрясен, что даже не пытался бежать. Хэри конвульсивно хватала воздух, билась головой о мое плечо, ее волосы растрепались. Обняв Хэри, я почувствовал, что ее тело обмякло в моих руках. Протиснувшись в разбитую дверь, я внес Хэри в комнату, положил ее на койку. Ногти у Хэри были поломаны и окровавлены, кожа на ладонях содрана. Я поглядел на ее лицо — открытые глаза смотрели сквозь меня.
— Хэри!
Она что-то невнятно пробормотала.
Я поднес палец к ее глазам. Веко закрылось. Я пошел к шкафчику с лекарствами. Койка скрипнула. Я обернулся. Хэри сидела выпрямившись, со страхом глядя на свои окровавленные руки.
— Крис, — простонала она, — я... я... что со мной?
— Ты поранилась, выламывая дверь, — сухо сказал я.
Губы меня не слушались, нижнюю кололо, как иголками. Я прикусил ее зубами.
Хэри какое-то время рассматривала свисающие с притолоки зазубренные куски пластика, потом перевела глаза на меня. Подбородок у нее задрожал, я заметил, с каким трудом она старается побороть страх.
Я разрезал марлю на куски, вынул из шкафчика лекарство и подошел к койке. Все выпало у меня из рук, стеклянная баночка с коллодием разбилась, но я даже не наклонился. Она была уже не нужна.
Я поднял руку Хэри. Вокруг ногтей запеклась кровь, но раны исчезли, ладонь затянулась молодой, розовой кожицей, порезы заживали прямо на глазах.
Я сел, погладил Хэри по лицу и попытался улыбнуться ей. Не скажу, что мне удалось это.
— Почему ты так сделала, Хэри?
— Не может быть... Я?.,
Она глазами указала на дверь.
— Ты. Разве ты не помнишь?
— Не помню. Я заметила, что тебя нет, очень испугалась и....
— И что?
— Стала тебя искать, подумала, может быть, ты в душевой...
Только теперь я увидел, что шкаф, закрывающий вход в душевую, отодвинут в сторону.
— А потом?
— Я побежала к двери.
— И что?
— Не помню. Что-то произошло?
— Что?
— Не знаю.
— А что ты помнишь? Что было потом?
— Я сидела здесь, на койке.
— А ты помнишь, как я принес тебя сюда?
Хэри колебалась. Уголки губ у нее опустились, лицо стало напряженным.
— Кажется... Может быть. Сама не знаю.
Она встала, подошла к разломанной двери.
— Крис!
Я обнял ее сзади за плечи. Хэри дрожала. Вдруг она обернулась, ища моего взгляда.
— Крис, — шептала она, — Крис.
— Успокойся.
— Крис, неужели... Крис, неужели у меня эпилепсия?
Эпилепсия, господи! Мне стало смешно.
— Что ты, дорогая. Просто дверь, знаешь ли, здесь такие двери...
Мы вышли из комнаты, когда заслонки иллюминатора с протяжным визгом поднялись и показался погружающийся в Океан солнечный диск.
Я направился в небольшую кухню, расположенную в противоположном конце коридора. Мы хозяйничали вместе с Хэри, обшаривая шкафчики и холодильник. Скоро я обнаружил, что Хэри не очень-то умеет готовить, а может только открывать консервные банки. Это умел и я. Я проглотил содержимое двух банок и выпил несчетное количество чашек кофе. Хэри тоже ела, но ела, как едят иногда дети, не желая огорчать взрослых, — без аппетита, машинально и безразлично.
Потом мы пошли в маленькую операционную, которая находилась рядом с радиостанцией. У меня созрел план. Хэ-ри я сказал, что хочу ее на всякий случай обследовать. Я расположился на складном кресле и достал из стерилизатора шприц и иглы. Где что находится, я знал почти на память, так вымуштровали нас на Земле, на тренажере. Взяв каплю крови из пальца Хэри, я сделал мазок, высушил его в эксикаторе, обработал ионами серебра в высоком вакууме.
Реальность этой работы успокаивала. Хэри, лежа на кушетке, разглядывала операционную, заставленную различными аппаратами.