Правая диктатура – европейский тренд тех времен. Почин дала Венгрия в 1920 году, подхватила Италия в 1922-м, продолжили Испания и Болгария в 1923 году, на следующий год к ним присоединилась Албания, в 1926 году – Португалия, Польша и Литва. К концу тридцатых бóльшая часть Европы покрылась националистическими диктатурами большей или меньшей радикальности. В 1933 году это произошло в Германии и Австрии, в 1934 году – в Эстонии, Латвии и Болгарии (вторично), а в Париже и Вене тогда же были подавлены мятежи ультраправых. Весной 1936 года националисты едва не пришли к власти во Франции, 17 июля того же года в Испании поднял восстание генерал Франсиско Франко, а спустя две недели, 4 августа, фашистская диктатура утвердилась в Греции. В конце того же года Германия и Япония заключили Антикоминтерновский пакт, обозначив главного врага – коммунизм.
Как известно, Гитлер считал марксизм еврейскими происками и начал свое правление с массовых арестов коммунистов, а также с суда над обвиняемыми в поджоге Рейхстага. В 1935 году Коминтерн, удрученный приходом к власти в Германии нацистов, взял курс на объединение левых антифашистских сил в Народные фронты. Тактика тут же оправдала себя во Франции и Испании, где левые коалиции победили на выборах, одолев националистов (что и вызвало мятеж Франко). Известные деятели культуры зачастили с визитами в Советский Союз, видя в нем спасение от набирающего силу шовинизма.
В Польше Компартия была запрещена, поскольку в ней (с полным основанием) видели руку Москвы: целиком зависимая от Коминтерна КПП выступала за создание Польской советской республики, причем без кресов, которые предполагалось передать Белорусской и Украинской советским социалистическим республикам. Такая «предательская» программа не мешала коммунистам умножать свои ряды, особенно на волне жестокого экономического кризиса 1929–1933 годов. С ними связались даже кинорежиссер-новатор Александр Форд и оппозиционный Пилсудскому генерал Михал Жимерский, разжалованный в 1927 году за коррупцию (возможно, как раз из-за своей оппозиционности).
Быть коммунистом в довоенной Польше означало бросать вызов общественному мнению. Мало того что коммунисты ориентировались на извечного врага Польши – Россию (пусть и советскую – какая разница?), так еще и презирали установившиеся нормы поведения. Например, среди коммунистов не считались зазорными смешанные браки, что было просто немыслимо для лояльных граждан Второй республики – неважно, поляков или евреев. Естественно, что коммунисты, окруженные непониманием в своей стране, были заинтересованы в поддержке из-за рубежа. Подобно тому как много позже советские диссиденты апеллировали к «мировому общественному мнению», польские коммунисты обращались к «прогрессивным силам» и к СССР. Коммунисты регулярно ездили в Cтрану Советов, учились, получали деньги и инструкции. Правда, некоторые там и исчезали. Так случилось, например, с одним из творцов литературного футуризма Бруно Ясенским, который перебрался в Москву в 1929 году и дорос до члена правления Союза писателей СССР. В 1937 году на заседании парторганизации его заклеймили как польского шпиона, а затем арестовали. В январе 1938 года орган Коминтерна «Коммунистический интернационал» вдруг объявил, что вся Компартия Польши с самого начала была пронизана агентами санации и будет распущена. Руководство партии, спасавшееся в Москве от польских властей, после этого как в воду кануло. Правительственная пропаганда в Польше торжествовала: Москва выполнила работу польской полиции. Коммунисты, и без того придавленные репрессиями, находились в растерянности. Как теперь быть? Неужели они все время шли на поводу у провокаторов? Не ошибается ли руководство Коминтерна? Не поддалось ли само вражеской провокации?
Роспуск партии, впрочем, не подорвал веру польских коммунистов в свою идею и в СССР. Лишь немногие разочаровались в советском опыте, подавляющее же большинство продолжало видеть в нем надежду человечества. Оно и понятно: каким бы несправедливым ни было первое пролетарское государство мира, другого все равно не существовало, а значит, Советский Союз играл прогрессивную роль и торил дорогу в будущее. Усомниться в этом было равносильно сомнению в марксизме. Точно так же средневековый христианин не мог отречься от веры лишь потому, что его жену или дочь сожгли за ведовство, а Рим превратился в «вавилонскую блудницу». Люди могут ошибаться, даже самые великие из них, но вера остается незыблемой, ибо придает смысл жизни[74].
74
Сравнение с христианской верой здесь не просто оборот речи. Будущий лидер ПНР Владислав Гомулка признавал, что его вера в коммунизм и партию ничем не отличалась от веры христиан в Бога и церковь (см.: