— Туда? А что там?, — Сергей осмотрел обновленный, подкрашенный ярко, фасадик, — Да не написано, видишь, там ничего!
— Но, мы включим, договорились?!
— Включим.
Войдя, вместе с Сергеем, к Анне Ивановне, понял Потемкин: она наблюдала. Глаз напряженных не отводила, руки сухонькие по-стариковски, не отрывались от подоконника.
— Ну, що у Вас, хлопцы, нема? — не сразу, несмело, спросила он, посмотрев на одного, и потом, на другого.
— Нема.
— Та, и добре…
Сергей посмотрел на Потемкина.
Она знала, что Потемкин на службе. «Что он сказал Шатунову? Сказал ли? — не знала она. — Он честный, он должен сказать. Но мог не сказать, потому, что щадил ее. Не обещал он там, где другой обещал бы с восторгом: вот, Сева — он на девятом небе был бы на месте Потемкина! Но делал Потемкин, делал для Люды то, что разум не мог обещать, а она хотела… Но, может, он сделал все?»
Казалось, он сделал все… Он еще мог быть сегодня, ведь сегодня последний день. Большего Люда просить не посмеет. Неожиданно просто пришел этот день. «Во мне нет твоего ребенка. Это значит, что ты свободен. Ты слышишь, у нас еще есть один день. Последний. Я могу его не пережить…», — она улыбнулась. Казалось теперь, что это слова не ее.
Она шла по улице. Не надо было сегодня идти, никуда. Но дома она не могла бы не ждать. Поэтому она собрала работы и пошла в издательство. Поговорить с редактором. Неконкретно, просто о том, что, кажется, что-то нашла она за несколько лет, и хотела б теперь рисовать иначе. По-новому: как-то близка она к новому стилю, почерку, или подходу к теме — надо было бы обсудить. Хотя, может быть — к черту редактору все это надо? Зачем ему эти проблемы, если Станкевич рисует и так хорошо. Но она ощущала себя на пороге чего-то нового, супергромадного, как Вселенная, но неизбежного, близкого…
Потемкину было непросто вчера: «Сейчас ничего не могу сказать тебе, Люд…
— А скажешь, потом… Еще можно!
— Да…».
Он скажет. Есть что сказать
«Потери, Люда… Их не надо бояться! Они естественны…
— Это ты мне нарисовал себя? Нас, Потемкин?
— Десять дней еще есть! Они потрясут этот мир! Ты слышишь? Я знаю! И ты — свободна! Я точно знаю!
«Свободой грозим мы друг другу, да? Получается так? — невесело улыбнулась Люда, — Сегодня десятый день. Что он значит?»
«А я же его добилась! — оглядела мир Люда, — Мир не сошелся в двух плоскостях. Меня добивался Сева, а получил Потемкин, который не добивался! Ломаю… — думала Люда, — Что-то ломаю ведь я в этом мире. А разве так можно? Простит меня мир за это?»
— Добрый день, младший сержант Левандовский! — подошел к Людмиле милиционер, — У Вас проблемы?
— Проблемы? — очнулась Люда, — Нет, я на работу иду.
— Вы улицу так неудало переходили. Вас могли сбить. Вы понимаете?
— Неудало?
— Ну да. Вы задумались, видно. Это бывает. Но, будьте внимательны.
— Да, Левандовский, я постараюсь. Спасибо. А Вы…
Левандовский не торопил ее, ведь она же о чем-то хотела спросить.
— А Вы, — она не решилась. Хотела спросить: знает ли он Потемкина? Знает, скорее всего, но имеет ли это значение?
— Извините, — сказала Люда и отошла.
Но она поняла теперь все. Сева Гриневич, он ведь хороший. Он добрый, пушистый и мягкий. Заботливость — это и есть он. А он — мужчина, ему нужна женщина, а женщине — нужен он. Почему этой женщиной Люда не может быть? Обнять мужчину, впустить его, как Потемкина, внутрь, в себя — это все естественно!
Но вот с Потемкиным Люда могла быть собой, а это бывает однажды! Поэтому весь мир, Потемкин и Сева, — должны простить Люду. А больше ей ничего в этой жизни не надо!
Младший сержант Левандовский был уже поодаль. Неуместно было бы крикнуть на расстоянии: «Девушка, все-таки, будьте поосторожней…».
Сергей снова включил прибор. Датчик прибора, тот пес цилиндрический, был среди них. В кухоньке, над бетонным полом.
Потемкин, на доли секунды отвлекся... Усталость, которая долго, как несколько лет, копилась, легла, кажется именно в этот момент, на плечи. Потом почувствовал взгляд Сергея. И встретился с ним глазами.
Взгляд говорил ему: — «Есть!»
— Сергей, — через комок, напрягающий горло, спросил он. — Ошибки бывают?
— Нет, здесь не ошибка!
— Анна Ивановна, — голосом непомерно уставшего человека, спросил Потемкин. — Скажите, где есть телефон?
Поднял взгляд вслед за этим вопросом, и понял — ответа не будет...
— Сергей, — попросил он. — Будь добр, позвони. Вызови к нам опергруппу.
Из-под руки следователя прокуратуры в бланк протокола допроса рядами укладывались строки. «Паразитический образ жизни. Постоянно надо мной издевался... Применяя физическое насилие, склонял к сожительству... Восьмого марта, когда квартирантов не было. На праздниках были они у родителей, мой сын, по пьянке продал телевизор. Он был один, на своей половине. Зашла его выругать... Он заломал мне руки, и опрокинул... Стал тыкать членом в лицо, попал в глаз, было больно... Я вырвалась и побежала к себе... Голый, он бежал следом... Я заперла дверь. Он стал ее чем-то бить. Дверь стала падать... Ледоруб — он был у меня под рукой; ничего больше не было... С крыши капало, и я им рубила лед. Хотела ударить в плечо, или руку. Он ногой угодил в ведро, поскользнулся, упал вместе с ним».