Но вернемся к книге. Она была напечатана в Москве в типографии Н. Степанова, называлась просто «Стихотворения Алексея Кольцова». Издание было осуществлено при непосредственном участии Станкевича, в том числе и на его деньги. Из упоминавшейся в нашем повествовании увесистой тетрадки Станкевич выбрал 18 стихотворений. В сборник он включил стихотворения «Не шуми ты, рожь», «Удалец» («Мне ли, молодцу разудалому…»), «Люди добрые, скажите», «Песня пахаря» («Ну! тащися, сивка»), «Ты не пой, соловей», другие, которые и по сей день остаются подлинными поэтическими и песенными шедеврами.
Русская поэзия тогда еще не знала такого всплеска и порыва чувств, как их сумел выразить Кольцов. В его песнях искренне и размашисто зазвенела душа народная. Все, в них изображенное, запечатленное, было для поэта не частью чьей-то посторонней судьбы, а своим, увиденным, выношенным в сердце:
Или:
Литературная критика достаточно благожелательно приняла сборник самобытного поэта. Но, безусловно, основную поддержку он получил от своего земляка Станкевича и его друзей.
По просьбе Станкевича Неверов опубликовал сразу две статьи о Кольцове. Первую в журнале «Сын Отечества», одном из старейших и почитаемых печатных изданий России. А вторую — в не менее уважаемом «Журнале народного просвещения». По сути, это была первая попытка оценить творчество молодого талантливого поэта: «Вскоре… случай свел г. Кольцова с другим молодым литератором, который заметил этот талант в тиши, в безвестности напевавший сладкие и приятные песни, вверявший мечты и жизнь бумаге, коей, казалось, суждено было быть безответною могилою этих поэтических отголосков. Кольцов был понят, оценен — и молодой литератор великодушно взял на себя труд и издержки печатания».
Правда, за эти слова Неверову досталось от Станкевича, который хотя и не в резкой форме, но все же выразил тому свое неудовольствие: «Я не сердился, а смеялся за строки, напечатанные тобой в «Сыне Отечества». Шут! С чего тебе вздумалось величать меня литератором и великодушным? Ведь ты очень хорошо знал, что прославление моего великодушия вовсе мне не приятно…»
Станкевич сделал «строжайший выговор» и Белинскому за попытку последнего сказать о нем в предисловии к сборнику как о материальном покровителе издания. После этого Белинский уже никогда не писал о Станкевиче как спонсоре. Зато в рецензии «Стихотворения Кольцова», опубликованной в 1835 году в журнале «Телескоп» (ч. XXVII), он обстоятельно и предметно представил читателям творчество поэта-самородка.
«Немного напечатано их из большой тетради, — написал он о кольцовских стихах, — не все из напечатанных равного достоинства; но все они любопытны как факты его жизни… Большая часть положительно и безусловно прекрасны. Почти все они имеют близкое отношение к жизни и впечатлениям автора и потому дышат простотою и наивностию выражения, искренностию чувства, не всегда глубокого, но всегда верного, не всегда пламенного, но всегда теплого и живого… поэзия Кольцова так проста, так неизысканна и, что всего хуже, так истинна! В ней нет ни диких, напыщенных фраз об утесах и других страшных вещах; в ней нет ни моху забвения на развалинах любви, ни плотных усестов, в ней не гнездится любовь в ущельях сердец, в ней нет ни других подобных диковинок». Завершая критический разбор стихов поэта-самородка, Белинский от имени друзей Станкевича вопрошал: «Не знаем, разовьется ли талант Кольцова или падет под игом жизни? — Этот вопрос решит будущее, нам остается только желать, чтобы этот талант, которого дебют так прекрасен, так полон надежд, развился вполне. Это много зависит и от самого поэта…»
Безусловно, эти лестные и даже где-то восторженные отзывы сыграли свою роль, как бы сейчас сказали, в продвижении имени поэта-самородка. Неслучайно маленькая книжка, всего объемом в сорок страниц, вскоре принесла прасолу известность в литературном мире, дала возможность очутиться в обществе «славной стаи» писателей, подружиться со многими известными поэтами. И опять же во многом благодаря Станкевичу. Через него молодой поэт приобрел полезные и необходимые для себя знакомства сначала в Москве, а в последующем и в Петербурге. Современные исследователи насчитали их порядка полусотни! Например, в Северной столице Кольцов был доброжелательно принят В. А. Жуковским, В. Ф. Одоевским, П. А. Вяземским, другими известными поэтами и писателями. Наконец, Кольцов познакомился с самим «богом поэзии» — Александром Пушкиным. Через полгода Пушкин напишет в «Современнике»: «Кольцов обратил на себя общее благосклонное внимание». Лаконичная и точная формулировка великого поэта. Именно «общее» и именно «благосклонное внимание».
В то же время надо иметь в виду, что далеко не всем, особенно, некоторым вельможным столичным литераторам, пришелся к их писательскому двору поэт-самородок, поэт-самоучка, поэт-прасол из воронежских степей. Одни принимали его как диковинку, смотрели на него, как смотрят на заморского зверя. Другие взирали на Алексея Кольцова с плохо скрываемым чувством собственного превосходства, высокомерия и пренебрежения, мол, каждый сверчок должен знать свой шесток. Третьи вообще старались его не замечать, поворачивались спиною.
Известный московский литератор (якобы Надеждин), как-то общаясь со Станкевичем и Белинским, издевательски заявил им:
— Что-де вы нашли в этих стишонках, какой тут талант? Да это просто ваша мистификация: вы просто сами сочинили эту книжку ради шутки!
Популярный поэт Нестор Кукольник, автор нашумевшей в то время «Роксоланы», встретившись с Кольцовым, высокомерно протянул ему два пальца. Кольцов в ответ лишь усмехнулся, понимая, что для вельможного Кукольника он всего лишь погонщик скота, степняк, мужик…
Некоторые литераторы не находили ничего поэтического в стихах поэта-прасола. В те годы в почете были другие авторы. К примеру, в обеих столицах чуть ли не захлебывались от восторга, читая трескучие романы Марлинского, и находили величайшую прелесть в таких цветистых строках Бенедиктова, как «мох забвения на развалинах любви», «любовь, гнездящаяся в ущельях сердец». Разумеется, таких «знатоков» поэтического слова простые и искренние песни Кольцова вряд ли могли удовлетворять.
Биограф Кольцова — Огарков писал: «И, понятно, им не мог нравиться подстриженный в скобку, в длиннополой чуйке прасол, слишком походивший по виду на обыкновенного, вульгарного человека. Но если бы эти господа знали, как этот простоватый человек, скромно сидя в уголке на их блестящих собраниях, смотря исподлобья и тихонько покашливая в руку, — как этот прасол отлично видел их собственные недостатки! Как он умел, несмотря на свою необразованность, проницательно угадывать под звоном фраз умственное убожество! Удивились бы сильно они, если бы услышали, с какою иронией говорил и писал о них поэт и как он мастерски очерчивал их спесь и хвастовство».