— Ну, Ральфа опять понесло. Нынче, если не упьется вдрызг, ночью будет опасен. Помните, что он сотворил с анархистами в Гомеле?
Молодые люди расхохотались.
— Если сегодня упьется, его либо разжалуют, либо расстреляют, — спокойно отозвался Станкевич.
— Это такая метафора или гипербола, правда, полковник? — осведомился один из кадетов.
— Нет, это действительность, — сухо пояснил Станкевич.
— Действительность… — фыркнул кадет. — А мне все кажется, что разговор о действительности — бессмыслица. Два года, да, ровно два года мы не имеем дела с действительностью. Все происходящее иррационально, и лишь принцип иррациональности позволил нам еще продержаться. И потому, повторяю, потому, что бы ни сделал Арнсхольт…
Красавец брюнет хлопнул кадета по спине, воскликнув:
— Брось, Левка! Карты к орденам. Лисевский запускает зенки…
— Вы отлично представляете себе, полковник, — не отступался кадет, — всякое рациональное действие с нашей стороны в нынешней обстановке…
Станкевич оборвал его:
— Только благодаря разумному или, если угодно, рациональному действию армия может еще существовать и побеждать. Командование, слава Богу, придерживается иных взглядов, нежели вы. И вообще прекратите! Разговор не имеет смысла. Беспокоит меня только Арнсхольт, вот и все.
— А мне кажется, полковник, — все еще не сдавался кадет, — что бы он ни сделал…
Станкевич подошел вплотную и проговорил с расстановкой:
— Не люблю таких разговорчиков. Но раз вы столь упрямы, то извольте заткнуться. Это приказ.
Юноша покраснел и встал, неловко опрокинув стул.
— Слушаюсь, — пробормотал он.
Станкевич улыбнулся, порывистым движением пригладил волосы и вышел из хаты.
Уже поздним вечером, когда он, обойдя посты, возвращался на ночлег, перед ним замаячила на дороге приземистая фигура мужика, катящего перед собой колесо. Грязи на дороге было по щиколотку, и большое, с массивным металлическим обручем колесо вязло по ступицу в вязкой жиже. Станкевич нагнал мужика и метров, наверное, через десять оглянулся. Собственно, он и сам не понимал, почему оглянулся. Мужик с колесом от фуры на деревенской улице — зрелище будничное, не возбуждающее любопытства, тем не менее он оглянулся — из мрака блеснули полные ненависти глаза. Он быстро повернул голову и толкнул дверь своей хаты. Прошедший мимо крестьянин растворился в темноте. И вдруг Станкевичу вспомнилась деревянная фигурка мучившего его в сновидении божка, и хотя мужик с колесом ничем не напоминал пузатую безмятежную фигурку, он и этот божок как-то наложились внезапно друг на друга. Сопоставление поразительное и непостижимое.
Хата, которую он отыскал, содержалась лучше других, выделяясь даже в этом зажиточном хуторе опрятностью и достатком. Строение обширное, добротное, в отличие от прочих крытое железом. Пахло свежевыпеченным хлебом. Большой стол с вышитой льняной скатертью стоял вдоль стены, отделенный от нее длинной лавкой. Старик сидел у печи и подбрасывал в огонь коротко нарубленные веточки. Станкевич стал над ним и спросил:
— Ты меня узнаешь?
Старик пожал плечами и поднял голову. Лицо загорелое, окаймлено аккуратно подстриженной бородой, пегой от седины. Глаза, меняющие цвет в зависимости от освещения, с черными крапинками в радужной оболочке, таили в себе, несмотря на странное равнодушие, хищность.
— Сказывали, вы командуете сотней, что вошла в хутор.
В хате царил мирный полумрак. Свет шел лишь от печки да от лампады перед иконостасом. Тепло и уютно.
— А я запомнил тебя на всю жизнь, — заметил Станкевич. — Узнал сразу. — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Когда обогнал тебя там на дороге, что-то заставило меня обернуться, и сразу узнал по глазам, хоть много воды утекло с той поры, как я разобрался, что к чему. — Он глянул в тлеющий жар и, присев, продолжал: — Тогда, помнишь, лет двадцать тому назад, я все раздумывал, понимаешь ли ты, чего мне надо, но был не уверен, не уверен и сейчас. Ты бестия, но примитивная бестия. Однако так уж повелось на свете: есть вина и есть наказание. Счет полагается оплатить.
Старик заморгал, принялся шарить в бездонных карманах шаровар. Станкевич уставился на огонь в печке. И про себя думал: есть, значит, невидимая нить, которая тянется от человека к человеку и связывает порой судьбы совсем отдаленные и разные. Если эти судьбы находятся в противостоянии и существуют лишь за счет взаимной энергии, они будут стремиться к сближению, пусть даже в самых невероятных условиях, пока не наступит обоюдное уничтожение.
Он перевел взгляд на крестьянина, а тот неуверенно улыбнулся и сказал: