ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Латинская церковь объединяла церкви, в которых служба велась на латинском языке и в соответствии с обрядами, одобренными Римом. Как правило, это был римский обрядовый цикл. Одной из поразительных особенностей западной церкви на самом деле является ее настойчивая приверженность одному церковному языку и одной форме культа. Есть несколько примеров двойственного или пограничного характера, когда в силу особых обстоятельств допускалось ведение службы на ином языке либо в соответствии с иной обрядовой практикой, но под эгидой Рима, однако таких примеров было очень немного, а со временем становилось все меньше. Значение, которое придавалось единообразию и следованию римской модели, прекрасно иллюстрируется той настойчивостью, с какой Ка-ролинги насаждали одну и ту же форму богослужения во всех церквях своего королевства, причем образец для совершения службы надлежало искать в римских текстах. Как сформулировал историк Ноткер: «Карл Великий… опечалился, что провинции, и даже отдельные районы и города, совершали богослужение, а именно — песнопение, по-разному», — и направил гонцов к папе за помощью{17}. Задачей было достижение «единства» (unitas) и «гармонии» (consonantia) в богослужении, для чего реформаторы, облеченные, подобно Карлу Великому, имперской властью, и обращали свой взор к Риму. Конечно, полное единообразие было далеким идеалом, однако для приближения к этому идеалу предпринимались все возможные шаги. В конце XI века, когда мосарабские обряды в Испании уступили место римским, а славянская литургия в Богемии была вытеснена окончательно и бесповоротно, понятие «латинский» в словосочетании «латинское христианство» наконец обрело полный смысл.
По сути дела, термин «латинский» все больше применялся приверженцами западной церкви для самоидентификации. Крестовые походы и более близкие — но не обязательно более теплые — отношения с греческой и русской церквами делали его еще более уместным. Со временем он приобрел квазиэтнический оттенок, как, например, в выражении gens latina («латинский народ»), и даже отчасти стал употребляться вместо слова «христианский»; так, например, когда германские князья в 1125 году обсуждали вопрос избрания нового императора Священной Римской империи, они, если верить одному хронисту, высказывали озабоченность в связи с тем, что от их решения зависит «весь латинский мир» (tota latinitas{18}). Следовательно, понятие «латинский» играло важную в деле самоидентификации народов Западной Европы и, по всей видимости, служило некой концептуальной сплоченности этнических групп, имевших самое разное происхождение и язык. Однако только принадлежность к единому церковному сообществу едва ли могла составить движущую силу военной или колониальной экспансии. Словом «латинский» приверженцы римского церковного обряда и подчинявшиеся власти Рима люди называли сами себя, однако сам по себе латинский религиозный обряд вовсе не обладал способностью к экспансии. На самом деле одним из проявлений этой экспансии, по-видимому, как раз и было насаждение в областях с другими традициями богослужения латинской литургии, настойчиво осуществлявшееся папством и другими заинтересованными группами. Таким образом, распространение литургии, являющееся следствием католической экспансии, едва ли можно считать одновременно и причиной такой экспансии.
Что представляется особенно важным — это не сами по себе особенности католического богослужения, а его статус официального обряда в самой римской церкви, а соответственно, и во всех подведомственных церквях. Если же рассматривать латинскую церковь в контексте соподчинения, то есть как совокупность церквей, признававших над собой власть римского папы, то мы увидим организацию, возглавляемую активно действующим центром. Становится легче представить рост этой организации как распространение не столько форм богослужения, сколько организационных структур. Роль папства в экспансии Высокого Средневековья будет рассмотрена ниже, в главе 10. Там мы подробно остановимся на союзе папской власти с аристократией, использовании папством в своих интересах новых религиозных орденов и особо показательном примере крестовых походов как высшем проявлении завоеваний, вдохновляемых римской церковью. Все эти аспекты безусловно важны, но и в последнем случае следует помнить, что дирижировать оркестром и играть на инструментах — не одно и то же: воля папства поднимала в поход армии крестоносцев, но не означала автоматического перехода в их руки крепостей мусульман или язычников. Даже в этом, самом ярком примере «воинствующего латинского христианства», нельзя пренебрегать вполне материальными и мирскими составляющими. Более того, если мы признаем направляющую роль папства начиная с XI века, то нам следует найти объяснение тому факту, почему именно с этого временем управление христианским миром со стороны папского престола стало носить столь настойчивый и эффективный характер. Одного только существования папской власти вовсе не достаточно для объяснения роста могущества папской монархии. Папство представляется весьма предприимчивым и инициативным институтом, при этом сумевшим извлечь наибольшие преимущества из перемен в окружающем его мире. Великие церковные деятели тех времен, каковыми являлись папы римские XI–XIII веков, действительно проводили осознанную политику «расширения границ Церкви», но проводили ее в мире, где уже полным ходом шло развитие материальной сферы жизни.