Значение разговоров Гитлера с Редером и членами его свиты в том, что они выявляют то, что он определял проблемы и их решения только в общем виде и оставлял их решение на будущее, была ли проблема в том, как захватить власть над партией, или, например, как решать вопросы большой политики. Тут нам становится понятно, почему невозможно провести прямую линию между широко определёнными целями политики Гитлера, как они были поставлены в начале 1920-х, и реализацией многих из этих целей в начале 1940-х. Последнее представляет именно тот вид «проблем будущего», которые Гитлер отложил в сторону, чтобы обдумать их только тогда, когда ему будет необходимо обратиться к ним.
Был ли «еврейский вопрос» тогда «проблемой будущего», который он ещё пока не решал? Одна возможность — это то, что мировая война и геноцид были «только» среди разнообразия потенциальных вариантов будущего, которые могли возникнуть из рождающихся идей Гитлера, как он определил их в начале 1920-х. Основываясь на этой возможности, что сделал бы Гитлер относительно «еврейского вопроса» и когда, зависело бы от хаотической структуры Третьего Рейха, накопительной радикализации национал-социалистической политики в 1930-х и 1940‑х, развивающейся международной ситуации и инициатив, предпринимаемых ответственными лицами второго и третьего уровня, которые будут черпать вдохновение из широких политических целей Гитлера, как они были определены в начале 1920‑х. Однако другая возможность — это то, что еврейский вопрос имел такую важность для Гитлера, что он составлял вопрос другого рода — такой, который он не стал бы откладывать до 1930-х и 1940-х, чтобы вычислить своё предпочтительное «окончательное решение» его. Оставляя в стороне этот вопрос, не может быть сомнения, что в большинстве областей политики Гитлер много не занимался предварительным планированием. В самом деле, в одном из своих монологов в военной ставке во время Второй мировой войны он подтвердил, что дела часто развивались тем образом, который он одобрял, но не планировал осознанно заранее. Например, 31 января 1942 года он объяснял, что он основывал SA и SS постепенно, не зная о существовании итальянских фашистских военизированных групп, и был удивлён, когда увидел, что они развивались подобным образом:
Ничто из этого не родилось из долгосрочного видения! SS развивались из маленьких групп в семь или восемь человек. Самые отъявленные хулиганы были объединены в эскадрон! Всё это появилось в действительности совершенно непреднамеренно и пошло путём, который точно соответствует тому, что произошло в Италии.
Гитлер добавил, что Муссолини сам действовал подобным образом: «Дуче сказал мне однажды: Фюрер, когда я начал борьбу против большевизма, я не имел понятия, как всё это будет происходить».
В NSDAP Гитлер использовал свои новые диктаторские полномочия для сокращения влияния любой группы людей, которая когда-либо пыталась использовать его просто как инструмент для продвижения своих собственных интересов. И он станет продолжать рассматривать их как потенциальных будущих претендентов на его власть. Однако он выкидывал людей из партии, как он это сделал в случае Дикеля, только когда не существовало перспективы, что он сможет трансформировать их в свой собственный инструмент. Более типично, как он сделал в случае Дрекслера, Гитлер станет передвигать людей на позиции с малой или никакой реальной властью, что позволит им спасти репутацию.
Чаще он продолжал вежливо обращаться с теми, с кем он порвал отношения или к кому он испытывал неприязнь, поскольку ему не нравилось открыто противостоять людям, с которыми он был знаком. Например, в марте 1935 года издатель Юлиус Фридрих Леманн, не понимая, насколько сам он был отвергнут Гитлером, будет порицать вождя NSDAP в письме, написанном на смертном ложе, однако очевидно никогда не доставленным предполагаемому получателю. Леманн упрекал его за то, что «твоё собственное сердце слишком мягкое и доброе к старым товарищам, даже когда у них были недостатки». Подобным же образом Франц Пфеффер фон Саломон, который станет возглавлять SA во второй половине 1920-х, отметит, что «Гитлер не отделял себя от кого бы то ни было, когда их вышвыривали. „Я не могу“, говорил он, и предоставлял другим заниматься этими делами, когда их было невозможно избежать — у него был определённый „комплекс лояльности“».