Если её собственные политические традиции и институты указывали на умеренное будущее, почему Бавария потерпела поражение в своей лучшей попытке демократизации, что в конечном счёте вывело на сцену Гитлера?
Условия, которые сделали возможным неожиданный коллапс германских монархий, были результатом чувства всеобщего изнеможения и желания мира почти что любой ценой. В общем и целом революция не была по своей природе социальной. Скорее это был бунт против войны. Как заметила в своём дневнике Мелани Леманн через четыре дня после начала баварской революции: «Огромное большинство армии, равно как и народ, хотели только мира, и таким образом мы должны были принять позорный мир: не потому, что мы были разгромлены нашими врагами (мы не были), но только потому, что мы сами сдались, и у нас не было силы терпеть». Более того, люди верили, что предпосылкой заключения приемлемых условий мира — основываясь на четырнадцати пунктах президента Вудро Вильсона и последующих американских заявлениях — была ликвидация монархий. Комбинация этих настроений ослабила иммунную систему Баварии и сделала её почти беззащитной к фатальным ударам. Имел ли в виду Вильсон действительно ликвидацию монархии или только лишь автократии, но он был понят большинством немцев как настаивавший на первом.
Таким образом, поведение держав-победительниц было более важным в прекращении существования монархий в Европе к востоку от Рейна, чем проигрыш этих регионов в войне. В Баварии это способствовало левому путчу и в большой степени определило то, как люди реагировали на переворот. Действия победителей в войне устранили от власти институцию, которая в прошлом часто была как умеренной, так и сдерживающей. На территориях, которыми правила династия Виттельсбахов, чувство коллективного изнурения уменьшило защитные функции и вероятно было наиболее важной причиной для принятия большинством людей как крушения старого порядка, так и переворота Айснера. Стремление к миру почти что любой ценой было чётко и ясно выражено на митингах и собраниях, происходивших в Мюнхене в недели и дни, приведшие к революции.
Хотя наилучший шанс Баварии на успешную демократизацию, основанный на традициях баварской стратегии постепенных изменений и реформ, был погублен революцией Айснера и требованиями победителей в войне, переход к более демократическому будущему вовсе не был мертворожденным. Поскольку политическая трансформация собственно Гитлера была, как это станет ясным со временем, зависимой от политических условий вокруг него, то и будущее Гитлера также всё ещё было неопределённым.
Одна из причин того, что демократизация a la bavaroise [«по-баварски»] не была обречена с самого начала, состоит в готовности умеренных социал-демократов сформировать правительство с радикалами Айснера. В то время как вожди баварской СДПГ предпочли бы исполнить революцию иного рода, они желали сотрудничать с правительством Айснера, таким образом приручая радикалов на левом фланге. Некоторое время эта стратегия СДПГ работала на удивление хорошо, чему помогали собственный примиренческий и благородный идеалистический подход Айснера к политике и его способность, по меньшей мере вначале, осознавать, где остановиться, не заходя чересчур далеко. Хотя он и возглавлял независимых социал-демократов, он не разделял цели крайне левых революционеров в Мюнхене. Айснер рассматривал себя умеренным социалистом более в традициях великого философа Просвещения Иммануила Канта, нежели чем тех, что породили большевиков, произведших революцию в России.
Другая равным образом важная причина того, что демократизация в баварском стиле всё же имела шанс, состоит в прагматической готовности многих членов старой элиты и верноподданных режима сотрудничать с новым правительством, даже если часто их собственное предпочтение явно было в пользу иного политического порядка. Это прежде всего вследствие поведения верноподданных прежнего режима революция прошла так гладко. Когда они проснулись в республике 8 ноября, то предпочли просто согласиться с новыми реальностями, нежели устраивать сражение.
Конечно, само собой разумеется, что многие верноподданные режима предпочли бы реформы скорее, чем ликвидацию старого порядка. И всё же они приняли новый. Даже Отто Риттер фон Дандль, последний премьер-министр короля, убеждал Людвига отречься, добавляя при этом, что он тоже потерял свою работу. Подобным образом Франц Ксавер Швайер, высокопоставленное должностное лицо при короле и непоколебимый роялист, станет тем не менее лояльно служить республике, сначала как чиновник в Берлине и затем в качестве баварского министра внутренних дел. Макс фон Шпайдель, один из бывших командиров военного времени и стойкий монархист, также помогал новому режиму. Через три дня после захвата власти Айснером он отправился к королю Людвигу, чтобы убедить его освободить баварских офицеров от их присяги верности монарху. Так как Людвига нигде нельзя было найти, Шпайдель решил сам выпустить предписание, которое побуждало солдат и офицеров сотрудничать с новым режимом. Даже Михаэль фон Фаульхабер, архиепископ Мюнхена, который полагал, что революция принесла не «конец несчастьям», но «несчастье без конца», сказал священникам своей епархии помогать поддерживать общественный порядок. Он также отдал им указание заменить традиционную молитву за короля в церковных службах «так незаметно, как это возможно» другой молитвой, и поддерживать «официальные отношения с правительством».