Его мысли были мыслями австрийца, ненавидевшего монархию Габсбургов всем сердцем и мечтавшего об объединённой Германии. Однако за пределами этого он, похоже, колебался между различными коллективистскими левыми и правыми идеями. Вопреки его заявлениям в Mein Kampf, нет свидетельств того, что Гитлер уже был противником социал-демократии и других умеренных идеологий левого крыла. В письме, написанном в 1915 году своему довоенному знакомому из Мюнхена, Гитлер отразил некоторые из своих политических убеждений военного времени, выражая свою надежду на то, «что те из нас, кому достаточно посчастливится вернуться в отечество, найдут его более чистым местом, менее пронизанным иностранным влиянием, так что ежедневные жертвования и страдания сотен тысяч из нас и потоки крови, что продолжают литься здесь день за днём против интернационального мира врагов, не только помогут сокрушить врагов Германии извне, но и что наш внутренний интернационализм также рухнет». Он добавляет: «Это было бы более ценно, чем любые территориальные приобретения».
Из контекста этого письма ясно, что его неприятие «внутреннего интернационализма» Германии не следует расценивать как направленное во-первых и прежде всего на социал-демократов. У Гитлера в мыслях было нечто иное и нечто менее определённое: неприятие любых идей, которые ставили под сомнение убеждение, что нация должна быть изначальной точкой всех человеческих взаимодействий. Это включало противодействие международному капитализму, международному социализму (т. е. тем социалистам, которые в отличие от социал-демократов не поддерживали нацию во время войны и которые мечтали о будущем без государства и наций), международному католицизму и династическим многонациональным империям. Его неопределённые мысли периода войны об объединённой, не интернационалистской Германии всё ещё оставляли широкий простор для его политического будущего. Его ум определённо не был пустой грифельной доской. И всё же его возможные варианты будущего ещё включали широкий спектр левых и правых политических идей от определённых течений социал-демократии. Вкратце, к концу войны его политическое будущее всё ещё было неопределённым.
Даже если Гитлер, как и большинство солдат «полка Листа», не был политически радикализован между 1914 и 1918 годами, он тем не менее был ничем иным, как типичным продуктом опыта войны людей своей воинской части. Вопреки нацистской пропаганде множество фронтовых солдат его полка вовсе не прославляли его за храбрость. Вместо этого, поскольку он служил при штабе полка, они оказывали ему и его штабным товарищам холодный приём из-за их предположительно комфортной жизни Etappenschweine (в буквальном переводе «свиней из тылового эшелона») в нескольких милях за линией фронта. Они также были убеждены, что такие люди, как Гитлер, получали свои медали за храбрость, поскольку лебезили перед начальством в штабе полка.
Говоря объективно, Гитлер был добросовестным и хорошим солдатом. Но всё же история человека, презираемого фронтовыми солдатами его части и со всё еще неопределённым политическим будущим, не способствовала бы его политическим интересам, когда Гитлер пытался использовать свою службу во время войны для создания себе места в политике в 1920-е годы. То же было верно в отношении факта, что его начальники, высоко оценивая его за надежность, не видели в нём каких-либо лидерских качеств; они видели Гитлера как некий образец того, кто скорее следует приказам, чем отдаёт их. Действительно, Гитлер никогда не командовал ни одним другим солдатом в течение всей войны. Более того, в глазах большинства его товарищей среди вспомогательного персонала — которые, в отличие от фронтовых солдат, ценили его общество — он был немного больше, чем всеми любимый одиночка, кто-то такой, кто не совсем вписывался в их круг и не присоединялся к ним в пивных и борделях северной Франции.
В двадцатые годы Гитлер создаст версию своего жизненного опыта во время Первой мировой войны, которая была в основном вымышленной относительно действующего лица, но которая позволила ему основать политически полезный базовый миф о себе, о нацистской партии и о Третьем Рейхе. В последующие годы он продолжил переписывать это повествование каждый раз, когда это было политически целесообразно. И он охранял свою историю о своём заявленном военном жизненном опыте столь нещадно и столь хорошо, что в течение десятилетий после его смерти верили, что в ней есть истинная сущность.