Характерно также, что в исследованиях древних литератур популярными становились в последнее время только те методы, которые подразумевают игнорирование внутреннего несходства между древними литературами и литературами нового времени. В качестве примера такого метода можно привести так называемую обрядовую (или ритуальную) теорию, т. е. толкование памятника как неосознанного отражения того или иного древнего обряда (и почему-то всего чаще — обряда убиения божественного короля или обряда инициации). Однако обрядовую теорию легко можно применить для толкования любого литературного памятника, в какую бы эпоху он ни был создан. С одной стороны, саги о древнейших норвежских королях легко истолковать как неосознанное отражение обряда умерщвления божественного короля, поскольку большинство из древнейших королей погибает в битве, т. е. умерщвляется. Правда, их смерть в бою — исторический факт, а не художественный вымысел. Но что ж из этого? По мнению наиболее последовательных сторонников обрядовой теории, сама историческая действительность может быть отражением какого-нибудь древнего обряда. С другой стороны, не менее легко «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена истолковать как неосознанное отражение обряда инициации (и такое толкование действительно было предложено). Нетрудно было бы также истолковать роман Льва Толстого «Анна Каренина» как неосознанное отражение обряда казни неверных жен путем бросания их под колеса. Правда, может оказаться, что у этнографов нет сведений о существовании такого обряда. Но опять-таки, что ж из этого? Древний обряд может легко быть реконструирован из литературного произведения или как «архетип» из авторского подсознания (так тоже делалось).
Возвращаясь здесь к проблеме становления литературы, я хочу рассмотреть те аспекты этой проблемы, которые до сих пор ускользали от моего внимания. В главе «Реализм в героической поэзии» я пытаюсь раскрыть сущность архаического реализма путем анализа персонажей героической поэзии. В главе «От саги к истории» рассматриваются приобретения и потери, которые влечет за собой развитие от архаического реализма к истории как науке. В главе «От саги к житию» показывается, как в недрах архаического реализма возникает тенденциозная или чисто дидактическая литература. В главе «От саги к роману» анализируется роль сказочной фантастики в преодолении противоречий архаического реализма и создании предпосылок для реализма нового времени. В главе «К истории лирического „я“» прослеживаются пути становления лирического «я» в ранней личной поэзии. Во всех главах анализ конкретного материала служит базой для теоретических выводов.
Реализм в героической поэзии
«Героический век не умел рядить идеи и мнения в персонажей».
«О, женщины! — как сказал Шекспир и был, несомненно, прав».
В прежних моих работах встречается утверждение, что герои эддических песней — фигуры идеальные, что образ героя в них — результат поэтической идеализации конкретного лица[38]. Я вижу теперь, что это утверждение ошибочно. Его опровержением должен служить нижеследующий анализ основных персонажей героических песней «Эдды».
В обществе, в котором возникали сказания, представленные в героических песнях «Эдды», еще не сложилось государство с его карательными институтами. Поэтому долг мести навязывал себя людям как категорический нравственный принцип, а выполнение этого долга казалось важнейшим из всего, что происходило в этом обществе. Поэтому же основная пружина действия в героических песнях «Эдды» — выполнение долга мести, а главные персонажи в них — мстители и мстительницы, т. е. герои и героини, выполняющие этот долг.
38
Стеблин-Каменский М. И. 1) Миф. Л., 1976, с. 75, 2) Историческая поэтика. Л., 1978, с. 154–155, 3) Древнескандинавская литература, М., 1979, с. 54–55.