Гудрун — центральный образ целого ряда песней. В первой и второй «Песни о Гудрун» — это образ женщины, скорбящей по своему мужу; в «Третьей песни Гудрун» — женщины, обвиненной в измене мужу и доказавшей, что она оклеветана; в «Песни об Атли» и «Речах Атли» — женщины, мстящей за своих братьев; а в «Подстрекательстве Гудрун» и «Речах Хамдира» — женщины, побуждающей своих сыновей к мести за дочь от любимого мужа.
Скорбь Гудрун по Сигурду превосходит скорбь, испытываемую женщинами в ее положении: «Так было — смерти / желала Гудрун, / над Сигурдом мертвым / горестно сидя; / не голосила, / руки ломая, / не причитала, / как жены другие» («Первая песнь о Гудрун», 1); «…не голосила, / руки ломая, / не причитала, / как жены другие, / как мертвая сидя, / над телом Сигурда» («Вторая песнь о Гудрун», 11, 5–10). Как рассказывается в «Первой песни о Гудрун», она не могла плакать, потому что окаменела от горя. Попытки рассеять ее скорбь рассказами об еще горших потерях, испытанных другими женщинами, оказываются безуспешными. Только когда одна из женщин сдергивает с трупа саван и говорит: «Вот он! Прильни / губами к устам, — / ведь так ты его / живого встречала!» («Первая песнь о Гудрун», 13, 5–2), Гудрун бросается к трупу, разражается рыданиями, прославляет Сигурда («Сигурд рядом / с сынами Гьюки / как стебель лука, / из трав встающий, / как в ожерелье / камень сверкающий, / самый ценный / среди каменьев!» — там же, 18) и жалуется на свою горькую долю: «Как ивы листва / стала я жалкой, / смерть повелителя / сделала это» (там же, 19, 5–8). Тогда Брюнхильд проклинает женщину, которая помогла Гудрун разрешиться слезами. («Пусть потеряет / детей и мужа / та, что нынче / слезы пролить / тебе помогла / и речь вернула!» (там же, 23, 5–8).
Характерно, что нигде в песнях не говорится, что Гудрун вышла замуж за того, кого полюбила. Напротив, из слов «Сигурду дали / казну и невесту — / юную Гудрун, / Гьюки дочь» («Краткая песнь о Сигурде», 2, 1–4) очевидно, что выдаче ее замуж не предшествовало ничего романического. Так что ее любовь к Сигурду — любовь к тому, кого она должна любить, поскольку он ее муж.
Характерно также, что, хотя Гудрун проклинает своих братьев, виновных в смерти ее мужа («Как ваши клятвы / ложными были, / пусть ваши земли / так опустеют!» — «Первая песнь о Гудрун», 21, 1–4), она, как и Сигрун в аналогичной ситуации, ничего не предпринимает, чтобы отомстить братьям: мстить братьям нельзя! Вместе с тем вершины трагического героизма она достигает как мстительница за братьев, поскольку такая месть — священный долг, и осуществление ее тем больший подвиг, чем больших жертв требует ее осуществление. Обычно, однако, месть за родича осуществлял мужчина, женщина же только побуждала к ее осуществлению. Но Гудрун сама и осуществила ее. Как рассказывается в «Гренландской песни об Атлн» и «Гренландских речах Атли», мстя за своих братьев, Гуннара и Хёгни, умерщвленных по велению Атли, за которого ее заставили выйти замуж после смерти Сигурда, Гудрун сначала убила своих двоих сыновей от Атли и накормила его их мясом и потом убила его самого и подожгла дом.
Современному человеку может показаться, что месть Гудрун — своего рода гиньоль, нагромождение чудовищных преступлений, имеющее целью ужаснуть слушателей. Но такое понимание мести Гудрун было бы, конечно, чудовищным игнорированием этики общества, в котором бытовали эти песни, привнесением современных представлений в древнее произведение. Месть Гудрун за братьев несомненно представлялась беспримерным героическим подвигом, и в песнях так прямо и говорится: «Жены другие / кольчуг не наденут / для мести подобной!» («Песнь об Атли», 43, 2–4) и «Счастье тому, / чьи сыны, вырастая, / героями будут, / как Гьюки потомки» («Речи Атли», 105, 1–4, но перевод в данном случае не точен: ióð… sems ól Giúki значит «ребенок, которого родил Гьюки», т. е. Гудрун, а не «сыны» и «потомки»).
С точки зрения современных представлений может показаться также противоестественным, что Гудрун считает своим долгом мстить за братьев, хотя именно они были виновны в смерти ее мужа, по которому она продолжала скорбеть всю жизнь, как видно из того, что она говорит о Сигурде уже после своего третьего брака («Три я знала огня, / три очага, / трое мужей / в дом меня брали; / лучшим средь них / был конунг Сигурд, / — братья мои / умертвили его! / Горшего я / горя не видела» — «Подстрекательство Гудрун», 10, 11, 1–2). Но ведь в том-то и дело, что, поскольку месть за брата была священным долгом, а мстить брату было нельзя, то месть за брата была естественной и в случае обиды на этого брата.