Не проявляет он и силы духа в смерти. Как рассказывается в прозе после «Отрывка песни о Сигурде», «все говорят единогласно, что убийцы нарушили верность ему и напали на него лежащего и не готового к защите». С этим согласуется и то, что говорится об убийстве Сигурда в песнях: «Убит был Сигурд / к югу от Рейна» (там же, 5, 1–2), «Надвое Сигурда / мы разрубили» (там же, 7, 3–4) и «Легко согласился / поспешный в поступках: / Сигурду меч / в сердце вонзил» («Краткая песнь о Сигурде», 21). Правда, в той же песни говорится, что смертельно раненый Сигурд успел метнуть свой меч, рассекший убийцу надвое («Надвое был / рассечен убийца, / прочь голова / отлетела с плечами, / рухнули ноги, / назад завалились» (там же, 23). Но ведь это скорее проявление физической силы, чем силы духа.
В отношении Хельги Убийцы Хундинга, другого героя, который тоже прославляется в песнях как «лучший из конунгов» и т. п., еще очевиднее, что его превосходство над другими людьми было заложено в него с его рождения, а не приобретено им в результате какого-то необыкновенного подвига. В одной из песней о Хельги прямо так и говорится: «Ночь была в доме, / норны явились / судьбу предрекать / властителю юному: / судили, что он / будет прославлен, / лучшим из конунгов / прозван будет» («Первая песнь о Хельги Убийце Хундинга», 2). Его прозвище (Убийца Хундинга) свидетельствует о том, что убийство Хундинга — самый славный его подвиг. Но об этом убийстве в песнях рассказывается только вскользь («Вождь недолго / с войною медлил, / пятнадцать зим / исполнилось князю, / когда убил он Хундинга Храброго, / властителя многих / земель и людей» — там же, 10) или иносказательно («Вторая песнь о Хельги Убийце Хундинга», 8–11) и не сообщается, что в этом убийстве было героического и почему именно это убийство, а не многие другие, совершенные им, прославили его.
Так же как и смерть Сигурда, смерть Хельги не оказалась для него поводом для проявления бесстрашия перед лицом смерти, т. е. героической силы духа. В прозе после строфы 24 «Второй песни о Хельги Убийце Хундинга» говорится: «Даг встретил Хельги, своего зятя, у рощи, которая называется Фьётурлунд. Он пронзил Хельги копьем. Хельги пал». Не случайно о его смерти рассказывается только в прозе. Также и о смерти другого Хельги, героя «Песни о Хельги сыне Хьёрварда» рассказывается только в прозе: «Там была великая битва, и в ней Хельги получил смертельную рану». Но этот Хельги все же успевает, умирая, завещать свою невесту своему брату: «Свава, невеста, / прошу я, не сетуй! / Если меня / послушаться хочешь — / Хедину ты / ложе постелишь, / конунга юного / будешь любить» («Песнь о Хельги сыне Хьёрварда», 41).
Есть, однако, в песнях «Эдды» и такие герои, для которых смерть — их героический подвиг: перед лицом смерти они проявляют презрение к ней, т. е. героическую силу духа.
Так, несмотря на то что Гудрун предупреждает своих братьев Гуннара и Хёгни о том, что Атли, ее муж, приглашает их к себе со злым умыслом («Песнь об Атли», 8, и «Речи Атли», 2–4) и жены Гуннара и Хёгни видят злые сны, предвещающие гибель их мужьям, и отговаривают их от поездки («Речи Атли», 9–28), Гуннар все же решает ехать: «Фьёрнир, вставай! / Пусть вкруговую / ковши золотые / пойдут по рукам! / Пусть волки наследье / отнимут v Нифлунгов — / серые звери, — / коль я останусь! / Пусть мирные хижины / станут добычей / белых медведей, / коль в путь я собрался; / похоже, что смерть / суждена нам скоро» («Речи Атли», 29). Очевидно, что Гуннара и Хёгни побуждает отправиться в поход, который сулит им смерть, не чувство долга по отношению к кому-то (месть за кого-то и т. п.) и не жадность (отправляясь к Атли, они, напротив, рискуют потерять то золото, которое досталось им после смерти Сигурда), а исключительно желание проявить свое презрение к смерти. Но вместе с тем очевидно, что проявлять свое презрение к смерти так (т. е. с современной точки зрения совершенно бессмысленно) осознавалось как долг героя.
Желание проявить свое презрение к смерти толкает Гуннара даже на то, чтобы просить его врагов вырезать сердце у его родного брата: «Пусть сердце Хёгни / в руке моей будет, сердце кровавое / сына конунга, / острым ножом / из груди исторгнуто» («Песнь об Атли», 21). Дело в том, что Гуннар и Хёгни поклялись друг другу держать в тайне, где спрятано их золото, пока один из них знает, что другой жив. Когда у Хёгни вырезали сердце и показали Гуннару («Вождь рассмеялся — / страха не ведал он, — / когда грудь рассекли / дробящего шлемы / и сердце на блюде / подали Гуннару» — там же, 24) и Гуннар убедился в том, что это действительно сердце Хёгни («Гуннар сказал, / славный Нифлунг, / тут лежит сердце / смелого Хёгни, / это не сердце / трусливого Хьялли, / оно не дрожит, / лежа на блюде, / как не дрожало / и прежде, в груди его!» (там же, 25), он мог бы, спасая свою жизнь, выдать тайну, но он все-таки ее не выдает, проявляя тем самым свое презрение к смерти, и его бросают в змеиный ров: «Воины конунга / взяли живого, / в ров положили, / где ползали змеи; / в гневе один / Гуннар остался, / пальцами струн / на арфе касаясь; / струны звенели; / так должен смелый — / кольца дарящий — / добро защищать!» (там же, 31). Таким образом, чтобы получить возможность проявить презрение к смерти, Гуннар жертвует жизнью брата. Правда, он знает, что Хёгни не выдал бы тайны и, следовательно, все равно был бы убит.