В целом эта воздушная битва была на удивление удачной. Мы потеряли три самолета и одного летчика, еще пять самолетов были повреждены серьезно и встали на ремонт минимум на неделю, остальные, хоть и все, отделались мелкими повреждениями, которые исправлялись максимум за день. Немцы же потеряли одиннадцать бомбардировщиков и восемь истребителей — пару подранков-бомбардировщиков добили ударные разведчики. Немцы выработали против наших управляемых бомб неплохую тактику — так как бомбы были медленными и инертными при наведении по горизонтали, немецкие пилоты просто отворачивали в сторону, или делали зигзаг — и бомба проскакивала мимо. Может и задевала при подрыве какой-то мелочью, но прямых попаданий, что были при первом применении этого оружия, больше не было. Правда, немцам теперь приходилось внимательно смотреть наверх, да и при взлете-посадке они были беззащитны — теперь как правило там их и подлавливали, так что немцам пришлось отвлекать на охрану своих аэродромов значительные истребительные силы. Подранки же не могли маневрировать по горизонтали и стали легкой добычей наши управляемых бомб — они были уничтожены прямыми попаданиями, как в старые добрые времена, которые были буквально пару дней назад. Быстро учатся сволочи.
А наземная операция захлебнулась так и не начавшись. Считая, что разведали нашу систему огня, немцы пошли в атаку двумя танковыми волнами на поле шириной с километр. Естественно они увидели много, но только больше половины были нашей имитацией выстрелов ПТО — стальная трубка на треноге, холостой выстрел разлетающиеся пороховые газы и пыль — много ли надо, чтобы показать, откуда "стреляет" пушка. Эти позиции были тщательно обработаны артиллерией и пикировщиками — стоило им это семи самолетов и двух батарей, зато их совесть была чиста, как и обстрелянные позиции.
Так что, в предвкушении успеха, первая волна перевалила через холм и, постреливая, двинулась вперед. Мы вели вялый огонь — чтобы пехота окончательно не залегла, но вместе с тем чтобы это было похоже на оборону. Стреляли даже в заведомо пустые клетки — чтобы немцы видели что по ним все-таки стреляли, но при этом думали, что мы стрелять не умеем — еще была надежда, что нас считают дураками. Реальный огонь мы открыли только когда вторая волна также перевалила через гребень и прошла треть холма. Первая волна к этому времени была уже в двухстах метрах от нас, и тут мы вдарили. Амбразуры орудий были повернуты почти параллельно нашим позициям, поэтому каждое орудие на самом деле стреляло на триста-пятьсот метров, но для них это все-равно было практически в упор. Первые и вторые цели были распределены, как только мы увидели построение немцев, по каждой стреляло минимум один а по некоторым особо жирным целям и два ствола. Почти никто не промахнулся, и двадцать танков тут же встали и дружно задымили. Второй залп добавил к ним еще больше десятка. Дальше, так как у разных орудий тяжесть снарядов и скорость работы заряжающих и наводчиков была разной, выстрелы пошли вразнобой, но от этого не менее смертельные, поэтому семьдесят танков первой волны мы расстреляли менее чем за три минуты и тут же перенесли огонь на вторую волну.
В это же время по пехоте первой волны открыли огонь и минометы — до этого они молчали, чтобы своими разрывами не сбивать наводку ПТО. Танки второй волны наконец рассмотрели реальные позиции — хоть мы и выкопали много ловушек для пороховых газов, закрыли от немцев амбразуры почти двухметровыми насыпями и обильно полили землю водой, но все-равно через несколько минут интенсивной стрельбы стали появляться пыль и дым, по которым можно было определить хотя бы примерно где находятся стволы нашей ПТО. Но это не особо помогало — все больше танков замолкало и начинало дымить, а пока остающиеся на ходу начали спешно пятиться за холм. Из восьмидесяти танков второй волны ушло не больше десятка, из них до леса дошло пять — остальных подловили штурмовики.
Расстрелянная немецкая пехота залегла и старалась слиться с землей. Поэтому, пока немецкая артиллерия еще боялась ударить по своим, наши стрелки, вышедшие в поле под прикрытием пулеметчиков, собрали пленных и некоторые трофеи и втянули их в свои укрепления. Аллес. Последующий продолжительный артналет немцев был скорее актом ярости, так как существенных потерь нам не принес, но стоил им нескольких подавленных батарей. И, похоже, в этом артналете они истратили последние снаряды — в дальнейшем огонь артиллерии был минимальным.
В последующие дни было еще несколько авиационных налетов, артобстрелов и небольших атак, но это была агония — немцы потеряли три четверти своей крупнокалиберной артиллерии, более трехсот танков и около трехсот самолетов, и поняли, что раз они не смогли взять нас даже с такими потерями, то им потребуется гораздо больше сил, чтобы прорвать нашу оборону, и этих сил им взять неоткуда — на главном фронте началось шевеление советских войск. Вскоре появились признаки, что немцы оттягиваются от наших позиций. Но делали они это грамотно — видимо, сказались уроки Припяти — они оставляли крупные заслоны и также охраняли свои фланги сильными пехотными подразделениями, поэтому мы могли покусывать их снайперским и минометным огнем и делать налеты штурмовиками, но в целом потери были не такими большими, как в припятском отступлении.
В общем — они вырвались. Но и мы не были готовы к наступлению — сказывались потери в живой силе и технике и большой расход боеприпасов. Единственное что мы могли сделать — это окончательно перерезать мобильными группами и штурмовиками железнодорожное и, несколько хуже, автомобильное сообщение со Смоленском, постоянно висеть над немцами своими разведчиками, сливая нашим информацию о перемещении более-менее крупных сил немцев и делая точечные удары по обнаруженным штабам, складам, мостам и казармам. Понемногу, но каждый день.
Ведь что сейчас произошло? По сути, мы выдержали первый настоящий крупный общевойсковой бой. Две танковые, несколько пехотных дивизий, мощное воздушное прикрытие — и мы от всего этого не то чтобы отмахнулись, но отделались легким испугом. Одних убитых фрицев мы насчитали более трех тысяч — и это только тех, кого нашли на поле боя. Наверняка еще до тысячи осталось в лесах и на лесных дорогах. Раненных же у немцев было никак не меньше. Плюс ко всему — почти двести уничтоженных танков, которые достались нам (еще боле сотни фрицы уволокли с собой), более трехсот самолетов, под сотню уничтоженной артиллерии крупных калибров, более тысячи автомашин и бронетранспортеров — немцы понесли существенный урон, особенно если сравнивать с нашими потерями в семьсот убитыми, две с половиной тысячей раненными, ну и техники — под сотню самолетов, семнадцать танков, восемь пушек и двадцать три зенитки. Скорее всего, теперь-то немцы возьмутся за нас всерьез — еще никто не мог противостоять таким их силам, Красная Армия только к весне начала как-то лишь прогибаться, а не просто рушиться под такими ударами. А тут — какие-то партизаны… Естественно, я понимал, что сейчас была некоторая проба сил — немцы решали, стоит ли тратить на нас время и средства. Поэтому-то все прошло так удачно. Естественно, большую роль в победе сыграла наша тактика. Но немцы уже начинали подбирать к ней ключи. Сыграла свою роль и техника — помимо ИК-приборов у нас была и другая разведывательная аппаратура. Электронщики сделали качественный усилитель низких частот, акустики — чувствительные направленные микрофоны — и разведка пополнилась высокоточными звуковыми постами. Потом эти же УНЧ применялись в радиоаппаратуре. Станции радиоразведки тоже совершенствовались. Если ранее оператор следил за узкой частотой, постоянно слоняясь взад-вперед по диапазону своего дежурства, то новые станции оснащались приемными контурами пониженной добротности — так они могли отследить передачи в более широком диапазоне — несколько таких контуров последовательно отслеживались переключениями между ними. Это позволяло оперативнее обнаружить передачу словами или кодом, соответственно, раньше включались и глушилки. Высокая концентрация артиллерийских стволов, буквально замурованных в бетонные ДОТы, достаточное время на подготовку оборонительных позиций и путей для маневра — все это тоже сыграло немаловажную роль.