— Ваше императорское величество, нынче на рассмотрении Сената более одиннадцати тысяч дел, — смиренно сказал уже не генерал-губернатор.
— Много, это, я считаю, очень много. И когда вы, Александр Николаевич, сможете закрыть все старые дела и передать пост новому генерал-прокурору? — спрашивал государь, не до конца понимая, что одиннадцать с половиной тысяч дел — это невообразимо много, это работа запорота напрочь.
Правительствующий Сенат — банкрот, провалил свою деятельность.
Казалось, что не только генерал-прокурор стал ниже ростом, но и многие сенаторы. Государь не совсем понимал, и это спасало от еще большего разноса. За год невозможно разрешить все дела, не то, что в ближайшее время.
— Сколько времени у вас уже пылятся дела? — догадался о причинах молчания император.
— Есть очень сложные дела, которые лежат давно… — после неприлично долгой паузы, сказал бывший генерал-прокурор.
Павел закипал, он хотел сдержаться, первоначально не собирался давить на сенаторов, многие из которых влиятельные люди. Это фигуры старой эпохи, которые нельзя смести со стола в одно мгновение.
Воодушевленный своим воцарением, император искренне рассчитывал, что теперь все начнут работать. Пришел природный государь, воцарилась справедливость. Он, Павел Петрович, настроен править деятельно, вести Россию в будущее. Но, столкнувшись только с работой Сената, император начал теряться, что делать.
— Александр Николаевич, я подпишу ваше прошение об отставке, всем остальным предписано находится на работе и закрыть все дела, как можно раньше. Ночуйте здесь! — выкрикнув эти слова, Павел Петрович, бурча под нос про «Авгиевы конюшни», поспешил удалиться [примерно так было и в РИ, когда сенаторы некоторые даже ночевали на работе].
Император как можно быстрее собирался провести реформу в Сенате, сделав из него только судебный орган, своего рода, Трибунал. Но как проводить реформы, если столько накопленных дел?
— Уж коли не проявит себя Алексей Борисович Куракин на новом поприще, то и не знаю, что делать, — говорил Павел Петрович, направляясь к своему выезду в сопровождении пока еще полковника Алексея Андреевича Аракчеева.
Зная характер и манеру общения императора, Аракчеев не посмел высказывать свое мнение. Он, как человек военный, был приверженцем более жестких мер по отношению к неисполнительным чиновникам. А вот, как человек, в восхождением Павла входящий в состав русской элиты, не мог и подумать насчет того, чтобы обрушиться на высшую аристократию, из которой и формировался Правительствующий Сенат.
Вообще Аракчеев был в замешательстве. Он нынче полковник. Это уже удача, но государь успел повысить в чинах до полковника еще вчера секунд-майора Антона Михайловича Рачинского, пребывающего в непосредственным подчинении Аракчеева, так же только что получившего чин полковника. Такой долгожданный дождь наград пока не обрушился на Алексея Андреевича, но именно он сопровождает государя в Сенат.
— На тебя, Алексей Андреевич уповаю. Ты наведи в Петербурге порядок. А то едешь, словно по деревне. Люди снуют, зеленые мундиры все никак по местам квартирования не расходятся. Завтра же подпишу указ о твоем назначении комендантом столицы. А еще… Ты молчишь, но в гатчинских войсках непорядок, нужно тебя генерал-майором сделать, а то полковников много, тебя в чинах иные догнали, — сказал Павел Петрович, а Аракчеев посмотрел на пасмурное небо, искренне поверив, что его мысли были услышаны Богом.
Глава 3
Глава 3
Петербург
18 декабря 1795 года. Утро.
Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро! Я прихожу к своим друзьям, едва забрезжит утро! [Заходер Б. Третья песенка Винни-Пуха]
Можно ли того человека, к которому я набился в гости, назвать моим другом? Нет, нисколько. Но по этому поводу я не переживаю. Друг, или даже недруг. Тут определяющее то, что он — русский химик, скорее всего, лучший на данный момент. И может, если только хватит решимости, и будет беспринципным, прославит и себя и Российскую империю.
Я собирался передать чуточку своих знаний по химии. Именно передать, чтобы не быть совсем уже выскочкой. Хватит мне славы пиита, как и философа, как и государственного деятеля, как и… Короче, и так всего много, чтобы влезать еще и сюда, в теорию, которая для современников может показаться спорной.
В том, что я собирался передавать русским ученым некоторые знания, кроме естественных целей двигать русскую фундаментальную науку, есть еще один смысл. Вот можно ли будет назвать Россию «варварской страной», если русские ученые окажутся на шаг впереди любых иных? Такие обвинения будут звучать, будто сказавший расписывается в собственном бессилии. Какая Россия варварская, если тут химия на голову сильнее, чем где-нибудь в иной стране? Или физика, математика. Так что идеологический и патриотический подтекст в моих действиях так же присутствует.