Павел Петрович призывал к работе, но два его верноподданных, волею судьбы, или еще каким иным превратностям, оказавшиеся подле правителя, не до конца поняли свои задачи. Нет, с Куракиным все ясно — иди в иное помещение и сочиняй воззвание, которое граф Безбородко мог накидать «на коленке». Но вот что именно делать самому вице-канцлеру, который уже, если быть честным, рассчитывал стать канцлером? При подписании такого указа, о своем назначении, Александр Андреевич Безбородко, с превеликим удовольствием побыл.
Алексей Борисович Куракин чинно поклонился и поспешил из кабинета. Он хотел найти своего секретаря, который, может, и Божественной волей, находился тут, во дворце.
— Нет, не Морской указ, не он, иное нужно писать прежде всего! — вдруг, громко сказал Павел Петрович и сел за стол писать. — Мы, император…
— Прошу простить меня, Ваше Императорское Величество, но нынче же Вы не можете писаться императором, в причину правил языка юстиции и законов, — поправил государя Безбородко.
— Эх! Но, да, вы, граф, правы. Негоже мне. Вот…- лицо Павла Петровича сделалось задумчивым. — Вот будет Манифест о восшествии на престол, то да. Но, граф, составьте мне этот указ, как положено [Указ о престолонаследии — первый указ Павла Петровича, который был принят чуть позже, из-за волокиты с ратификацией в Сенате].
— Да, не извольте беспокоиться, Ваше Величество, — Безбородко обозначил поклон.
— И еще… Александр Андреевич… — Павел не решался задать вопрос. — Понимаете, вот была Софья, в девичестве Ушакова, вы, непременно о той истории с нашей любовью осведомлены. Ну так вот, мне сказали, что она почила. После узнаю, что жива моя Софьюшка. Может… с батюшкой моим так же? В крепости какой скрыт, али в Сибири в деревне живет? [по свидетельствам современников, Павел, действительно, справлялся о своем отце, продолжая верить, что он спрятан]
— Ваше Величество, боюсь не оправдать ваши чаяния, но Петр Федорович мертв, — Безбородко сделал скорбное выражение лица.
Павел ничего не ответил, но стал грустным и несколько растерял свой порыв работать.
Он все прекрасно знал, не хотел лишь верить. Пусть Никита Иванович Панин был еще тем плутом, но по секрету, хранить который клятвенно обещал тогда еще юный наследник, рассказал, как обстояли дела в злосчастное лето 1762 года. Панин поведал об убийстве Петра Федоровича. Сделал это, скорее для того, чтобы быть уверенным в Павле Петровиче, что тот поддержит людей, которые постараются его, законного правителя, посадить на трон Российский, подвинув мать. На трон Павел не сел, но именно тогда была прочерчена линия между сыном и матерью, которую уже никто не пересек, чтобы обняться, или, хотя бы пожать руки.
Но все лгут, потому искрилась надежда в Павле, пропитанная в том числе и образом Емельяна Пугачева, представлявшегося Петром Федоровичем. Если человек искренне во что-то хочет верить, он выдумает тысячу, после еще столько же, поводов и причин, чтобы не терять веры. Если мама злая, то должен же быть родитель, который добрый. Должен, у всех детей так. Но не у Павла.
— Пусть с этим… Нужно удостовериться, что отец погиб, ну и отдать все должные ему почести, — сказал Павел Петрович, вновь возвращая к себе рабочее настроение.
Императору в голову уже пришла мысль о том, что можно сделать, как восстановить справедливость. И пусть на пути к справедливости и будут действия, которые мало укладываются в христианскую мораль и даже здравый смыл, он пойдет на это. Семья будет восстановлена.
*………….*…………*
Я задремал. А что еще делать, если делать нечего? Сижу тут в чьей-то спальне и даже поработать нет возможности. Не смог найти писчие принадлежности, а гвардейцы, якобы, не знают, где их взять. Врут. Попробовали бы они ответить отказом, если попросит император. Мне бы только бумагу, да чуть песка, а чем писать со мной всегда имеется.
Вначале хотелось пойти в ту часть дворца, где происходят какие-то события. Должны же происходить, умерла императрица, как-никак, но после перехотелось. Это словно в какой-нибудь праздник в будущем. Хочется пойти в город, посмотреть, что там происходит, люди же едут за чем-то, значит и мне нужно.
Но вот отчего-то пришла уверенность в том, что приди я хоть к спальне государыни, так ничего существенного, важного, занимательного, не узрел бы. Как и в будущем, когда все-таки собираешься, едешь в центр города, а там все так, как и всегда и ничего такого этакого нет. Задаешь себе вопрос: а что именно должно быть «такого этакого», но и сам ответить не можешь.