— Это вирши, вернее сказать, вирш и текста вероятного гимна. Мой музыкант и ноты подобрал. Если будет угодно Вашему Величеству ознакомится, — сказал Куракин, ловя себя на мысли, что он-то хотел бы, что император не знакомился с такими великими словами, сложенными виршем.
Вот только, Сперанский тогда издаст стихи в журнале, где публикуется, и тогда государь все равно узнает о таких виршах. Не то, что Куракин не мог обмануть своего же секретаря, но тот уже дворянин, значит человек с честью, с которым так же следует честно поступать. Тут же Сперанский и на дуэль вызвать может, а он даже в Сенат вызывает учителя фехтования и тренируется во дворе три раза на неделе. Ну а стреляет… нет, не нужны дуэли, а нужно и дальше брать от Сперанского все, что можно, ну и давать все, что… Нет не все, а так, по необходимости.
— В счастье смирение, в скорби терпение, дай на земли! [Жуковский В. Молитва русских. Полное стихотворение в приложении] — прочитал император и задумался.
— Пропитано… Россией, православием, единением царя и верноподданного народа. И гимн… Боже, Царя храни! Строк мало, но какие же они… сильные. Это же тоже его стихи? Умом Россию не понять?.. — я в восторге. — Музыкантов! Я желаю музыкантов!
На крики государя, в кабинет зашел статс-секретарь Неделинский-Мелецкий.
— Музыкантов! — потребовал государь.
Понадобилось еще минут десять для того, чтобы уговорить императора самому выйти в другое помещение, так как музыканты просто не могли поместиться в кабинете, или сделали бы это, но не складно.
Через сорок минут под сводами Зимнего дворца впервые прозвучали строки «Боже, храни царя». Что еще было важнее для Павла, так то, что не царицу, не какую еще женщину, а гимн взывает к Господу за царя. Прозвучал будущий гимн нескладно, фальшиво, но музыканты заверили, что такое произведение они освоят быстро, найдут певцов, все будет хорошо и уже скоро представят государю.
— Чего желаете вы и ваш секретарь? — спросил государь.
— Я не смею…
— Сметете! — выкрикнул Павел. — Когда я спрашиваю, смеете!
Перед Куракиным встала дилемма. Он прямо сейчас может сильно спустить на грешную землю Сперанского, ведь тот в шутку, или всерьез, но сказал о желании заполучить корабли. Но не скажется ли немилость государя, неизбежно последующая за таким желанием, на самом князе.
— Я уповаю на волю вашу, государь. А мой секретарь строптивость выказать возжелал. Кораблей просит для себя, — сказал Куракин, и на него резко накатило острое желание провалиться под землю.
— А я было начал думать о Сперанском, как о разумном человеке. Но никто не скажет, что за такие вирши государь не отплатил по-царски. Дам ему имение… Где ваши земли? — спросил государь.
— Под Орлом, на Слабожанщине…
— Вот там, на Слабожанщине и дам. Есть там еще землица с людьми. Три сотни душ и земли преизрядно и доброй. А корабли… Я так думаю, что сие или в шутку сказано, может статься и с каким умыслом. Не может ваш, князь, секретарь, что такие вирши пишет и помогает вам с работой глупцом быть. В нашем отечестве не много кораблей, державе они всяко нужны, — сказал Павел задумчиво.
Он уже что-то слышал про корабли, которые хотели приобрести в частные руки такие разговоры имели место еще при живой матушке. Вроде бы просили ее еще о разрешении на монополию в Америке, да и спрашивали про покупку кораблей. Екатерина Алексеевна тогда отказала, так как была против любых монополий. Но он, Павел не против, если на общее благо.
Глава 5
Глава 5
Петербург
27 декабря 1795 года
В 11 утра 27 декабря 1795 года, когда на улицы Петербурга уже стали выходить чуть заспанные обыватели, они узрели картину, которая заставляла одних становится на колени и читать молитвы, иные просто крестились. Кто-то даже ронял скупую слезу. Все провожали в последний путь Великую императрицу. Ну а кто еще может лежать в гробе, который расположился на черном катафалке, ну а позади его шла императорская фамилия? [здесь и далее приближенное описание событий, согласно летописи Александро-Невской лавры].
Узнай горожане, что в гробу лежит только недавно выкопанный из могилы мертвец, то действия людей должны были быть сродни тем, что они, пребывая в неведении, и делали. Может только крестились еще неистовее, да большее количество мирян плюхнулись на колени, приминая неубранный снег. А еще, неизменно иными были бы взгляды, без слез, но с ужасом.