Когда столько нестыковок и новых, до селе незамеченных, вводных в поведении Алексея Борисовича, начинается поиск, кто замешан в подобных метаморфозах. Единственным человеком, кто попадает под подозрение, это я.
Алексей Борисович чинно, но, все же, несколько поспешно и скомкано представил меня своим братьям.
— Не соблаговолите, Михаил Михайлович, разделить с нами обед? Вы почти вовремя. Была только одна смена блюд. Кстати, господин Сперанский, мы испробовали салат, названный «Цезарем». Говорят, что такое кушанье — ваше изобретение, — говорил со мной Александр Борисович, сразу показав, кто, на самом деле, в доме хозяин.
— Смею надеяться, это не единственное блюдо, которое может быть вполне приятным на вкус. Я, ваша светлость, увлекаюсь кулинарией, — сказал я, присаживаясь за стол.
— Слово «кулинария» забавно. Это же латынь? Чудно, как и многое, что вокруг вас происходит, — это уже подал голос младший, Степан Борисович.
Понятно. Это экзамен. И экзаменаторов тут два, студентов же, которым и нужно отвечать на билеты и дополнительные вопросы, так же два.
Я и Куракин нынче проходили свое освидетельствование на профпригодность, наверняка, и на лояльность. Зря они определяют меня в свой клан, мои устремления более возвышенные, чем быть собачонкой Куракиных. Но здесь и сейчас необходимо подстраиваться под действительность, а то можно прослыть заносчивым авантюристом.
— Вы сегодня были на докладе у его императорского величества? Как прошло? — спросил Александр, по-хозяйски так спрашивал, словно я обязан ему докладывать.
При этом, Алексей Борисович все еще молчал. Наверняка, его пропесочили раньше, до моего появления.
— Спасибо, ваша светлость, государь был доволен, — скупо отвечал я, чем намекал, что не только подробностей не будет, но и вообще тема неуместна.
— Да, скажите, от чего вы нас называете «светлость»? Безусловно, это имеет место, если окунаться в глубину веков, откуда и вышел наш род. Гедыминовичи были на одном положении в местничестве с Рюриковичами, но все же, при иных, называйте «сиятельствами», — поправил меня Степан Борисович.
— Михаил Михайлович так и поступает, Степан! — с металлом в голосе сказал Алексей Борисович.
Ну хоть младшего своего братца одернул.
— Полноте, — улыбнулся Александр. — Всяко мы благодарны должны быть. Алексей оказался подле государя. Нынче Павел Петрович всячески благоволит к нам. Думаю, что некая заслуга в том есть и ваша, Михаил Михайлович. Мы, Куракины, умеем быть благодарными.
Экзамен прошел? Я настроился на большее. Ну так лучше. Оценка в зачетке, теперь что? Встал вопрос о повышенной стипендии?
— Михаил Михайлович, — после некоторой паузы начал говорить Александр Борисович. — Вы стремительно вошли в жизнь нашей семьи. При этом, существуют обстоятельства, в коих вы, господин Сперанский, поставили в зависимость от себя моего брата.
— Александр! Я не растерял способность самостоятельно изъясняться! — повышая тон, сказал Алексей Борисович.
— Да я и не умоляю твоих заслуг и способностей, Алексей, но… — Куракин-старший ухмыльнулся. — Имение в Белокуракино по присмотром господина Сперанского, орловские поместья так же уже проверяются людьми господина Сперанского, он пишет проекты, которые оказываются на столе императора.
— Михаил Михайлович, вы не держите обиду на моего брата, что он высказывается о вас в третьем лице, но все действительно так. А теперь еще именно вами отлажена работа в Правительствующем Сенате. По сему мы обязаны понимать то, какой человек теперь рядом с нашей семьей, — весьма дипломатично и даже дружелюбно объяснял Степан Борисович.
А на что я рассчитывал? Ладно Алексей Куракин. Я оказался рядом с ним, когда тот был если не в отчаянии, то явно растерявшимся, запутавшимся в жизни. С такими людьми достаточно просто работать. Даешь им надежду, подкрепляешь ее реальными делами, сдабриваешь обещаниями «по вкусу». И все — блюдо готово.
Александр Борисович иной. Он прибыл в Петербург не как опальный вельможа, а как победитель. Даже в столице распространялись сплетни, на ряду с действительными свидетельствами, что старший брат Куракиных устроил у себя в имении Саратовской губернии, названой «Надеждино», чуть ли не Версаль. Пышность приемов у, казалось бы ссыльного, Александра Куракина уже притча во языцех.