В зале воцарилась гробовая тишина. Прошла секунда-другая, никто не решался нарушить ее. Филатов подался к Леоненко и что-то сказал. Тот дернулся как от удара электрическим током, гневным взглядом прошелся по аудитории, остановил на Благутине и звенящим от напряжения голосом произнес:
— Товарищи коммунисты, вам что, нечего сказать? Где же ваша принципиальность? Вы…
— Разрешите мне? — подал голос Благутин.
— Да, конечно! Конечно! — оживился Леоненко.
— Можно с места?
— Нет, товарищ Благутин. Проходите сюда, к трибуне! — потребовал Филатов и задержал на нем взгляд.
Благутин смешался, тяжело ступая, будто к ногам были привязаны пудовые гири, прошел к трибуне и, пряча глаза, с трудом выдавил из себя:
— Товарищи… Я… я…
— Смелее! Смелее, товарищ Благутин. Говорите прямо, вы среди своих товарищей! — поторопил Леоненко.
Переступив с ноги на ногу, Благутин севшим голосом произнес:
— Товарищи коммунисты, мне трудно об этом сказать. Я не буду юлить перед партией и вами, товарищи.
— Правильно, товарищ Благутин! Так должен поступать настоящий коммунист! Продолжайте, мы вас слушаем! — поддержал его Леоненко.
— Я не снимаю с себя ответственности, что допустил притупление политической бдительности. Я не рассмотрел в Пассове затаившегося врага народа. Он хитрый, коварный и ловко маскировался, но это не оправдывает меня. Я готов понести за это заслуженное наказание. Клянусь, что докажу свою преданность партии и смою с себя позорное пятно.
— Время покажет, товарищ Благутин, — многозначительно заметил Леоненко и распорядился: — Можете занять свое место!
Собрание продолжилось. Вызывать к трибуне новых обличителей Леоненко не пришлось, к ней выстроилась очередь из желающих покаяться и обвинить во всех смертных грехах «врага народа Пассова». Те, кто еще вчера пели ему дифирамбы, сегодня не жалели худых слов, чтобы заклеймить его позором. Все происходящее казалось Павлу театром абсурда. С каждым новым выступлением звучали все более тяжкие обвинения в «сотрудничестве с иностранными разведками и участии в троцкистском заговоре в органах НКВД» не только в адрес Пассова, а и Шпигельглаза. Последнего 2 ноября отстранили от должности, с того дня он больше не появлялся на Лубянке и, по слухам, был арестован.
Павел со все возрастающим изумлением смотрел на своих, как ему казалось, соратников и не узнавал их. В его голове не укладывалось, как они, кто еще вчера ловил каждое слово Пассова и Шпигельглаза, обласканных самим наркомом и представленных к самым высоким наградам за операцию по ликвидации Коновальца, вдруг стали злейшими врагами советской власти. Власти, ради которой Пассов и Шпигельглаз не один раз рисковали собственными жизнями. С каждым новым выступлением рос список обвинений в их адрес, и в представлении Павла они становились все более абсурдными. В президиуме собрания даже не считали нужным вникать в их суть. Леоненко и Филатов своими репликами только распаляли выступающих. Атмосфера всеобщей ненависти к Пассову и Шпигельглазу, подобно ядовитому облаку, заполнила все свободное пространство актового зала. Павел был уже не в силах все это слушать и попытался замкнуться в себе. В какой-то момент сквозь звон тысяч невидимых молоточков, звучавший в ушах, ему показалось, что кто-то произнес его фамилию. Он встрепенулся, поднял голову и с недоумением посмотрел на очередного выступающего — Сенькина.
В недавнем прошлом партийный работник, присланный из ЦК ВКП(б) для «оздоровления рядов чекистов, засоренных троцкистскими элементами», он не стремился познать тонкости и сложности разведывательно-агентурной работы и рассматривал свое назначение как очередную ступеньку в карьере. Требования своего непосредственного начальника Судоплатова должным образом организовать оперативную работу Сенькин рассматривал как мелочные придирки.
Не выдержав удивленного взгляда Павла, он отвел глаза в сторону и, обращаясь к президиуму собрания, продолжил:
«…взаимоотношения Судоплатова с работниками отделения были ненормальные. Он явился в отделение не руководить, а командовать. Он не интересовался работой сотрудников отделения и использовал их не по прямому назначению. Судоплатова имел чрезвычайно большое высокомерие по отношению к людям, стоящим ниже его. Он не замечал их. Судоплатов поддерживал вражескую линию Пассова на удаление из отдела честных вновь присланных работников, и он сделал бы многое, если бы Пассова не убрали из отдела. У Судоплатова нет ничего партийного и ему не место в партии, ибо он ничем не оправдал звание члена партии…»