В течение трех месяцев следователь Фельдман «гуманными способами» пытался склонить Игнатия Игнатьевича к «признательным показаниям». Тот все отрицал, и тогда терпение наверху лопнуло. Сосновский вписывался как нельзя кстати в еще один «заговор» некогда «верного сталинского наркома» НКВД Г. Ягоды, арестованного 28 марта 1937 года по обвинению в участии в «Правотроцкистком блоке» и подготовке «террористического акта против тов. Сталина».
С того дня время «бесед» с Игнатием Игнатьевичем закончилось. За него всерьез взялись костоломы Ежова — следователи Минаев и Радин. Жестокие побои, после которых его на руках приносили в камеру, лишение сна и изматывающие, продолжавшиеся по нескольку суток непрерывные допросы, вскоре превратили некогда пышущего здоровьем красавца-мужчину в дряхлого старика.
Полтора месяца Сосновский стойко держался и отрицал нелепые обвинения о своем участии «в разветвленной, поразившей почти все советские военные и партийные учреждения «Польской организации войсковой». Но показания других арестованных, выбитые у них следователями-садистами, не оставляли ему выбора. Продолжать и дальше терпеть невыносимые муки уже было выше всяких человеческих сил. В мае 1937 года Сосновский «заговорил». Пытки отменили. Это была последняя «милость» палачей. 15 ноября 1937 года по решению Коллегии НКВД СССР Игнатий Сосновский был расстрелян.
Что он чувствовал в те последние мгновения своей земной жизни? Облегчение? Горечь? Сожаление? Или выжженную пустоту в душе? Об этом нам не суждено знать. Был ли ошибочным тот его шаг в далеком двадцатом году, когда он принял «честное слово» Дзержинского как пропуск в новую, тогда представлявшуюся очень многим будущую счастливую жизнь? Одно можно с уверенностью сказать: советская власть 1937 года совершенно не походила на ту, ради которой поручик польской армии отказался от родины, фамилии и своего прошлого. Сделал он это с надеждой на будущее, в котором, как ему казалось, «честное слово» будет иметь ту же цену, что и то, которое когда-то ему дал Дзержинский.
Спустя двадцать лет, в 1958 году честное имя Игнатия Сосновского было восстановлено. Его посмертно реабилитировали.
Но тогда, в 1922 году ни Сосновский, к этому времени ставший начальником 6‐го отделения КРО, ни Артузов, ни их соратники: заместитель начальника КРО Роман Пилляр (барон Ромуальд Людвиг Пиллар фон Пильхау. — Примеч. авт.), помощник начальника КРО Сергей Пузицкий, Андрей Федоров и другие в самом кошмарном сне не могли представить, что они станут жертвами системы, которую создали сами. Защищая молодую советскую власть, они смело вступили в тайную схватку с такими искушенными разведками, как британская и французская, имевшими за своей спиной столетний опыт подрывной деятельности, и матерым боевиком-террористом Борисом Савинковым, возглавлявшим за рубежом одну из самых мощных антисоветских организаций «Народный союз защиты Родины и свободы» (НСЗРиС). Она длилась не один год. В ходе нее они добились выдающихся результатов, которые нашли отражение в масштабных операциях, получивших кодовые названия «Синдикат-2», «Трест» и вошедших в золотой фонд отечественных спецслужб.
Операция «Синдикат‐2»
Ее началу предшествовал захват летом 1922 года на западной границе эмиссара «Народного союза защиты Родины и свободы» (штаб-квартира в Париже. — Примеч. авт.) Леонида Шешени. Его направил непримиримый враг советской власти Борис Савинков — бывший военный и морской министр во Временном правительстве Александра Керенского, видный деятель партии эсеров и один из основателей ее боевой организации. Он же бомбист Адольф Томашевич; поляк Кшесинский, бравший взаймы у ничего не подозревавших царских чиновников деньги на революцию; очаровательный француз Леон Роде, снимавший меблированные комнаты в Петербурге; английский инженер Джемс Галлей, представлявший в России интересы велосипедной фирмы; бельгийский подданный Рене Ток, подпоручик Дмитрий Субботин, и все это один и тот же человек — Борис Савинков. Для него революция и борьба за власть представлялись театром, в котором он, страстный игрок, видел себя только на ведущих ролях. Эту склонность Савинкова к вождизму и театральности отмечали и в царской охранке, в ее досье он проходил под кличкой Театральный.