Очередной рабочий день начался для Павла с этого неблагодарного занятия. После обеда он, наконец, занялся аналитической работой, перелопачивал последние донесения, поступившие из закордонных резидентур, делал из них выжимку, чтобы затем подготовить еженедельную сводку для начальника управления Фриновского.
За этой работой незаметно наступил вечер, когда зазвонил телефон внутренней связи. Павел снял трубку, в ней зазвучал требовательный голос начальника ИНО ГУГБ СССР Абрама Слуцкого, он распорядился немедленно прибыть к нему в кабинет. Сложив документы в сейф, Павел поспешил выполнить указание, но у Слуцкого не задержался и вместе с ним проследовал в приемную наркома Ежова. Там их встретил начальник секретариата НКВД Яков Дейч и попросил подождать. Те несколько минут, что Павел провел в приемной, показались ему вечностью. Голова шла кругом, он не мог себе представить, зачем Генеральному комиссару госбезопасности понадобился старший лейтенант, между ними пролегала огромная служебная дистанция.
Как сквозь вату до Павла донесся голос Дейча. Не чувствуя под собой ног, он вошел в кабинет наркома и смешался. Вблизи Ежов совсем не походил на того грозного наркома, портреты которого висели в кабинетах Лубянки и на плакатах. Карликового роста и неказистой внешности, он потерялся в огромном кабинете. Такой же неказистой была и его речь — это была не речь профессионала, а скорее дилетанта в вопросах разведки и контрразведки. Павел так вспоминал о ней:
«…Вопросы, которые он (Ежов. — Примеч. авт.) касались самих элементарных для любого разведчика вещей и звучали некомпетентно. Чувствовалось, что он не знает самих основ работы с источниками информации. Более того, похоже, что его вообще не интересовали раздоры внутри организации украинских эмигрантов…»
Дальше произошло и вовсе невероятное.
«…Выслушав мое сообщение относительно предстоящих встреч с украинскими националистами, Ежов внезапно предложил, чтобы я сопровождал его в ЦК. Я был просто поражен, когда наша машина въехала в Кремль, допуск в который имел весьма ограниченный круг лиц. Мое удивление еще больше возросло после того, как Ежов объявил, что нас примет лично товарищ Сталин…»
То была первая встреча Павла Анатольевича с Вождем, и она произвела на него неизгладимое впечатление:
«…Мне было тридцать лет, но я так и не научился сдерживать свои эмоции. Я был вне себя от радости и едва верил тому, что руководитель страны захотел встретиться с рядовым работником. После того как Сталин пожал мне руку, я не мог собраться, чтобы четко ответить на его вопросы. Улыбнувшись, Сталин заметил:
— Не волнуйтесь, молодой человек. Докладывайте основные факты. В вашем распоряжении только двадцать минут.
— Товарищ Сталин, — ответил я, — для рядового члена партии встреча с вами — величайшее событие в жизни. Я понимаю, что вызван сюда по делу. Через минуту я возьму себя в руки и смогу доложить основные факты вам и товарищу Ежову» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 37).
Павел Анатольевич собрался с духом и приступил к докладу. В ходе него Сталин в отличие от Ежова вникал в детали, расспрашивал о положении в украинском эмигрантском движении, интересовался оценками лидеров ОУН и существующими между ними противоречиями. Павел в течение двух лет выполнявший разведывательные задания по ОУН и лично хорошо знавший Коновальца, четко доложил и в заключение сделал вывод, что главную угрозу, по его мнению, представляет Коновалец, «поскольку он активно готовился к участию в войне против нас вместе с немцами».
Сталин, внимательно выслушав, поинтересовался:
«…— Ваши предложения? — короткий вопрос Сталина как бы повис в воздухе.
Ежов хранил молчание. Я тоже. Потом, собравшись с духом, я сказал, что сейчас не готов ответить.
— Тогда через неделю представьте свои предложения, — заметил Сталин…» (Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. С. 38).