Спустился ниже. Провел языком дорожку по нежной шее, куснул местечко, где пульс яростно стучал и улыбнулся ее нетерпению, когда почувствовал ее шаловливые ручонки у себя под поясом брюк.
Ее ладошка скользнула по набухшей плоти, сжала, провела вверх-вниз по всей длине, а он вздрогнул всем телом. Она, выступившую влагу ощутила и улыбнулась довольно, губы облизала, и Костя от этого всего чуть умом не тронулся, чуть не кончил.
– Нет, моя красавица, так не пойдет, – прохрипел ей на ухо, прикусил мочку, обвел языком впадинку за ушком и дождался ее разочарованного стона.
Костя пихнул ее на кровать, а сам навалился сверху через мгновение, только от брюк и трусов избавился, а то непорядок: его Маришка уже вся голенькая и готовая. А он только на старте, можно сказать, начал тормозить.
Целовал ее ключицы, тонкие и невероятно красивые, они делали ее облик таким уязвимым, что он не утерпел и укусил сильней, чем следовало, но Марина только застонала в голос и выгнулась навстречу его губам и рукам. Открылась ему в своей слабости, в своем желании, у нее даже запах изменился или ему так казалось, но для него она пахла сейчас желанием.
У Кости башню уже сносило, и сил терпеть не было, но он должен был ее всю зацеловать, чтобы даже в мыслях она его с другой не представляла.
Рукой под ее спину нырнул и прижал горячее влажное тело к себе, погладил аппетитную попку, сильней сжал, добиваясь очередного жаркого нетерпеливого стона.
Губами спустился к груди, к затвердевшим горошинам сосков, согрел своим дыханием, облизал и ощутил, как Марина вся задрожала от этого.
Она и вправду дрожала, горела под его умелыми губами и руками, стонала, брыкалась, но не отталкивала, а наоборот пыталась стать еще ближе, еще тесней. Цеплялась за его плечи и тянула к себе, пыталась до него дотянуться, чтобы еще раз поцеловать, но Костя не сдавался. С упорством танка целовал ее тело, покрывал всю ее кожу жаркими влажными касаниями, и не пропустил шрам. Длинный и тонкий, он начинался на груди и заканчивался внизу живота, он его лизал, прикусывал и точно оставил засосы, но Марине было плевать. Она кайфовала от его настойчивости, от его жадности, от его утробного рычания и того, что он себя сдерживал ради нее, потому что хотел ей что-то доказать.
Пусть. Лишь бы вот так продолжал ее целовать и ласкать. Пусть доказывает.
Марина гладила его руки, целовала все, до чего могла дотянуться: шея, плечи, грудь. Урывками впивалась своими ногтями в его кожу, оставляя красные следы, когда он ее доводил до вершины, а потом отступал, давал передышку, и начинал заново: снова целовал, снова сжимал ладонями, грел дыханием ее грудь, доводил пальцами до оргазма.
– Я больше не могу так, хочу тебя внутри! – со стоном проговорила ему в рот и выгнулась навстречу его рукам, шире развела ноги, потерлась лобком об его горячий твёрдый пах, – Пожалуйста!
– Скажи, что больше никогда не будешь представлять меня с другой! Только с собой! – он намеренно медленно начал погружаться в ее горячую влажность, специально растягивал удовольствие, хоть и сам еле сдерживался, чтобы не войти в нее одним резким толчком, – Скажи!
Костя ей в ухо рычал, она от удовольствия и потребности в его сильных и мощных толчках уже не соображала ничего.
– Только со мной, – послушно повторила и выгнулась ему навстречу еще больше, и застонала, почти, срываясь на крик, когда Костя в нее вошел целиком и до конца.
– Только с тобой! – шептал ей на ухо, двигаясь в ней быстро и сильно, на грани с оргазмом, снова доводил ее, снова замирал и начинал по новой, – Только с тобой, Мариша, только с тобой!
Долго сам не выдержал, ускорял темп, двигался в ней и стонал от удовольствия. Такая узкая, такая тугая и только его. Для него специально сделана. Для него вся такая идеальная: снаружи сущий ангел, а внутри выкованная из самого прочного метала, который в его руках плавится. Для него она идеальная, потому что любимая.
– Я люблю тебя!
А потом их накрыл оглушающий по своей силе оргазм. Так тряхнуло, что сердце остановилось и в глазах темнота. Так хорошо, нереально просто.
И сил, чтобы оставить ее, и покинуть тело уже не было, еще хотел в ней быть, чувствовать, как она вся сжимается, как дрожит, но скатился с нее, боялся придавить. Сумел только на бок перевернуться и Маринку к себе прижать тесней, поцеловать в тонкое, еще вздрагивающее от полученного удовольствия плечико, и отрубиться до самого утра.